— Я не верю, что ты вообще можешь поступить так с женщиной, но это к делу не относится.
— Да нет, относится, — сказал он голосом, впервые прозвучавшим нормально с минуты, когда он вошёл. — Для меня — относится. После всего, после того, как я был с тобой такой сволочью, ты все ещё веришь в меня. Это много значит.
На это я не очень понимала, что сказать. Согласиться, что он был сволочью — не значит ли это начать ссору? А согласиться, что я в него верю — вдруг это подаст ему ложную идею? На самом деле моё неверие в то, что Ричард мог кого-то изнасиловать, не так уж много для меня значит. Просто он порядочный человек, вот и все.
— Приятно, что тебе от моего мнения лучше, но не забудь, я видела начало вашего сеанса. Нельзя изнасиловать согласную, Ричард.
Он посмотрел так, будто я чего-то не поняла.
— Она сказала, что я всегда в постели так себя веду, будто это изнасилование.
Тут у меня брови полезли под потолок:
— Извини? Ты не мог бы повторить ещё раз, медленно, потому что я как-то не поняла.
Он посмотрел на меня, и что-то было в его глазах, будто он просит меня что-то сказать или сделать, но я не знала, что.
— Ты серьёзно просишь повторить?
— Я прошу мне объяснить, что она имела в виду.
— Она сказала, что я всегда так груб, будто это изнасилование. Что я не умею заниматься любовью, умею только трахаться.
Глаза его смотрели с мукой, будто с них содрали кожу, если можно так выразиться. Мне было больно это видеть, но я не отвернулась. Я смотрела ему в глаза, давая понять, что я думаю о словах Клер.
— Она до сих пор твоя подруга?
— Не думаю.
— Вот и хорошо. Потому что вдруг я скажу, что она психованная, а вы ещё встречаетесь.
— Почему она психованная? — спросил Ричард.
— Она тебе мозги свихнула, Ричард? «Изнасилование» — таким словом никто бросаться не должен.
— Она и не бросалась, — сказал он, и едва заметная улыбка была горькой. — Она говорила всерьёз.
— Как это — всерьёз?
Он посмотрел на меня с тем же неприкрытым страданием во взгляде.
— Я тебе когда-нибудь делал больно, когда мы бывали вместе?
Я хотела спросить: «Эмоционально или физически?» — потом решила спросить по-другому.
— Ты имеешь в виду физически?
— Я хотел спросить: делал я тебе больно, когда мы занимались любовью? — Он мотнул головой. — Ты извини, что спрашиваю. Знаю, что не имею на это права, но больше мне спросить некого. Я знал, что ты мне не соврёшь — ни потому что я твой Ульфрик, ни из страха ранить мои чувства. И если я спрошу, то ты мне дашь честный ответ.
Я глядела на него, надеясь только, что вид мой не выдаёт, насколько я потрясена. После всего, что мы друг другу сделали, после всех ссор, взаимных уколов и прочего он все так же мне верит. Верит, что я не совру, чтобы сделать хуже или лучше, а просто скажу правду. Не могу сказать, была я польщена или оскорблена. Решила, что, наверное, польщена, потому что иначе разозлилась бы. Но такое безоглядное доверие меня пугало — не по отношению ко мне, потому что он был прав, я действительно скажу правду. Но многие другие не сказали бы. Многие воспользовались бы таким поводом всадить нож чуть поглубже. И ему чертовски повезло, что я не из этих многих.
Я открыла рот, закрыла, погладила рукава халата, и все же мне пришлось отвернуться от этих страдающих глаз, чтобы найти ответ. Не правду или ложь, а просто найти слова.
Он встал, резко, внезапно.
— Нормально, извини. Не надо было спрашивать.
— Сядь, Ричард. Я просто ищу слова, чтобы это не прозвучало глупо.
Он остался стоять с таким сердитым лицом, будто мне не поверил.
— Хорошо, стой. Но ты меня спросил, делал ли ты мне больно во время близости. Я правильно поняла?
Он кивнул.
— И да, и нет.
Он наморщил лоб.
— Как это — и да, и нет.
— Так, что мать-природа щедро тебя одарила, и у тебя не получится не быть грубым, разве что ты будешь очень, очень сдержан.
Он ещё сильнее нахмурился:
— Не понял.
Уж конечно, не понял. Конечно, старается, чтобы мне было как можно более неловко.
— Ричард, ты ведь знаешь, что очень здорово оснащён?
Я почувствовала, как краска заливает мне шею, и ни черта не могла с этим сделать. Я всегда легко краснею, и никогда мне это не было так неприятно, как сейчас.
— Райна говорила. Это была одна из причин, по которым она хотела меня снимать в своих фильмах.
— А до Райны ты не знал, насколько ты большой?
Настала его очередь краснеть.
— До Райны я был девственником.
Я поёжилась, и, видя отразившуюся на его лице боль, сказала:
— Сама мысль о девственнике в руках Райны достаточно пугает. Она была очень извращённой стервой.
— Теперь я это знаю, — кивнул он.
— А ты знал это, когда начинал с нею?
— Мне не с чем было сравнивать.
У меня возникла мысль. Райна была его первой любовницей, и Райна настолько увлекалась садомазохизмом, что понятия безопасности, трезвого рассудка и внимания к партнёру никак не рассматривались. Она снимала порнографические фильмы — черт побери, даже с убийством актёров. Одна из самых страшных и извращённых личностей, которых я в жизни видала, а видала я их не мало. Раз Ричарду не с чем было сравнивать, что из этого следует?
Я попыталась подвести к этому постепенно, и вернулась к началу своей речи.
— Ты очень большой, Ричард, а это значит, что когда ты занимаешься любовью, это может твоей партнёрше быть больно, если ты не сдерживаешься.
— Значит, я делал тебе больно, — сказал он мрачно.
— Я этого не говорила.
— Сказала.
— Ричард, пожалуйста, слушай, что я говорю, а не редактируй мои слова.
Я встала, чтобы можно было ходить. Не такой разговор, чтобы сидеть неподвижно.
— Постараюсь.
— Уже хорошо. — Я встала перед ним и начала снова. — Многие женщины не любят во время секса толчки в шейку матки.
Он снова озадаченно наморщил лоб. Черт, как получилось, что я должна заниматься сексуальным образованием своего бывшего жениха? Как вообще втянулась в такой разговор? Наверное, просто повезло.
— Если ты входишь слишком глубоко, у большинства женщин ты доходишь до конца. Стучишь в конец влагалища, в шейку матки.