Так, на всякий случай. Она же все-таки ролфи.
– Да? – усомнилась Сэтэйн: – В поединке? Я помню, что меня ранили стрелой, – и тыкнула себя пальцем в живот, – вот сюда, а потом – еще сюда, – показала на шею. – А потом я сгорела. А ты говоришь – поединок? – Но, видимо, размышлять над событиями давно минувших дней ролфийке совсем не хотелось, как вспоминать о тяжелой болезни или горе, и она отмахнулась: – Хотя это неважно!
И вдруг спросила серьезно-серьезно:
– Там был мальчик, мой сын. Ну, на самом деле не мой, я же Локкина дева, мне нельзя было своих. Я его нашла на реке, в корзинке, представляешь? – и снова рассмеялась. Почти как настоящая шуриа, у которой настроение меняется, будто весенний ветер. – Как в саге про Речного Князя! Он совсем не плакал. Мне все говорили – выброси, змееныш вырастет в змею, но я подумала – кто-то же должен, правда? Он был там, в доме. Я потом звала, долго звала, там, на Тропе, и в Чертогах тоже… – Сэтэйн вздохнула. – Но не нашла. И Локка сделала меня волчицей. Ты не знаешь, что с ним стало?
Она казалась… нет, она была на самом деле такой живой и счастливой, что Джейфф не решился сказать женщине, что маленький шуриа задохнулся. Ей будет больно знать, что…
Догадка осенила, словно вспышка молнии. Локка ведь говорила про правильные вопросы.
– А ты позови его, Сэтэйн.
– А получится? Там, на Тропах, не получалось… Я попробую. – И встала, руки в боки, крикнув пронзительно, с узнаваемыми интонациями матери сорванца и неслуха: – Эйтер! Иди сюда!
Может быть, кто-то другой и удивился бы, что из тумана на зов прибежал смуглый пятилетний мальчонка. В домотканых штанишках, зазелененных на коленках, и в рубашонке с ролфийским узором вышивки на вороте. И с разбегу уткнулся носом в материнский подол. Ролфи порывисто обняла своего шуриёныша.
– Эйтер!
На языке хёлаэнаев «Выдра». Наверное, потому что нашла в реке.
Они теребили друг друга и говорили наперебой.
– Ты где была, ма?
– А тебя где носило, горе мое?
– Я тебя искал… и в лесу… и на реке…
– Я звала тебя, звала…
– Но ты же больше не уйдешь?
– Конечно! Никогда-никогда.
– И я! Ма, я больше не умру, не бойся.
Сэтэйн ощерилась, став прежней, свирепой волчицей из горящего дома. Схватила Выдренка в охапку:
– Нет! Не уйду! И тебя не пущу! – и внезапно хлопнула себя по лбу: – Ой! Я же забыла! Развернулась к Джэйффу: – Я совсем забыла! Локка сказала, его больше нет, нет совсем. Проклятия Сигрейн больше нет.
Мальчонка с восторгом смотрел снизу вверх на преображенную божественным присутствием мать, когда она повторила слова Локки:
– Яблоня Глэнны пришла к Священному Князю, и Сизая Луна вернула детям Морайг свою любовь. Все прощено и избыто, и кровь проросла травой, а…
Женщина смущенно охнула:
– Забыла! Ох, когти Локки, ну забыла же, как она красиво сказала, будто в саге! Ну и ладно. Проклятия Внезапной Смерти больше нет, Джэйфф. Я это должна была сказать.
Сэтэйн крепко взяла сына за руку, помахала на прощание остолбеневшему рилиндару, и они с мальчиком вместе ушли в туман. В чуть розоватый, подсвеченный нарождающимся утром. Сквозь рассветный птичий гомон Джэйфф услышал звонкое:
– А в «лошадку» будем играть?
И в ответ счастливое рычание: «Эйтер-р-р!!!»
– Эх, хор-роши эти лисчанские кур-рочки! – Лейтенант эрн-Лэхри, откомандированный из штаба эрна Сэйранна в ставку Илдреда Кана в качестве «военного наблюдателя», с наслаждением хрустнул куриным крылышком в крепких белых зубищах и подмигнул мгновенно зардевшейся подавальщице. Расквартированные близ деревни Лисчанки войска Файриста обживали лагерные палатки, офицеры же штаба вовсю наслаждались относительным комфортом фермерских домов и местного трактира, в одночасье превратившегося в Главную Ставку.
– Надеюсь, вы подразумевали птиц, эрн Лэхри, – хмуро одернул расшалившегося ролфи сосед по столу.
– Разумеется! – тот ухмыльнулся. – Кур-рочек, кур-ропаточек, перепелочек и всех остальных сочных молодых птичек, которыми столь богата эта дивная провинция, – и причмокнул, стрельнув глазами вслед девице. – И даже гусочек тоже.
Конечно же, девица споткнулась. Как она вообще умудряется ноги переставлять, бедняжка, после вчерашнего-то… Эрн Лэхри прижмурился и демонстративно потер подбородок, кося зеленым глазом на собеседника. Еще один камень в диллайнский огород, ха! У чистокровного ролфи щетина не росла, а вот желтоглазые бедняги вынуждены были начинать каждое утро с тщательного бритья. Чем не повод для неприязни?
– Глядя на вас, можно подумать, будто мы все собрались на пикник!
– Неужели? – искренне удивился эрн Лэхри. – Не замечал, право. А разве нет?
Ролфийский «наблюдатель» не нравился файристянскому офицерству. Ну, а кому понравится союзничек, откровенно глумящийся над самыми серьезными вещами, не пропускающий ни одной юбки и имеющий привычку с потрясающей скоростью съедать все, что не приколочено к обеденному столу гвоздями? Притом все вышеперечисленное эрн Лэхри проделывал с очаровательной самоуверенностью и полнейшей невинностью в речах и взглядах. Когти Локки, ему нравилась эта война! Дразнить диллайн, хорошо кушать, сладко спать и пощипывать местных цыпочек – что еще нужно для счастья? Тем более что в сравнении со службою при штабе эрна Сэйранна – известного любителя эксцентричных выходок вроде внезапных ночных марш-бросков и построений – все происходящее действительно напоминало пикник. Во всяком случае, для эрна Лэхри. Во-первых, с точки зрения любого ролфи, эта диллайнская междоусобица была лучшим, что только случалось на материке за последние триста лет. Нет, ну правда же! Союз и дружба с Файристом – дело, конечно, хорошее, и Священному Князю виднее, с кем заключать договоры и кому на помощь отправлять войска, однако… Диллайн есть диллайн. И чем меньше их останется, тем лучше. И если дети Локки оказались столь любезны, что решили сами друг дружку передушить, то честь им и хвала за это! Во-вторых, Лэхри прекрасно понимал, отчего эрн Рэймси решил послать к фельдмаршалу Кану в когти именно его. С одной стороны, законы вежливости соблюдены и взаимные реверансы сделаны, а с другой – ну как упустить такой случай подколоть Носатого Филина и изящно отомстить за его прижимистость с пресловутыми эскадронами? Вот «Чесночник» и подложил Илдреду Кану, так сказать, свинью. То бишь его, Тэйга Лэхри. Не то чтобы молодой лейтенант был совсем уж бестолочью, но все-таки в штабе Экспедиционного корпуса не нашлось другого, более подходящего офицера. «Отправляю с вами, сударь, самого перспективного и жадного до новых знаний юношу, каковой только нашелся под моими знаменами», – так изысканно выразился эрн Рэймси, прощаясь. Что в переводе означало: – «Чтоб ты подавился, Носатый! На, забирай самого бесполезного!» Впрочем, Тэйг не обижался. Эта заварушка ему была вполне по душе. Янамарское вино, упитанные курочки и… прочие птички, охотно оделявшие ролфи теплом и лаской, притом еще и бесплатно – да чтоб всегда так воевать! Опять же, кто сказал, что даже на чужой войне нельзя отличиться? Вот, кстати, и третья – и главная – причина, почему эрн Лэхри раздражал союзников бесшабашной улыбочкой, кобелиными шалостями и ночными ролфийскими песнями для поднятия боевого духа. Это была чужая война.