— Не думаю, что ваша компания будет и дальше процветать при таком отношении к потенциальным пассажирам, — процедила сквозь зубы Джойана.
И призналась себе, что за двадцать лет успела порядком отвыкнуть от привычного в Синтафе обывательского страха перед шуриа, от явных и замаскированных оскорблений в свой адрес.
«Шанта сделала змеиную шкурку мяконькой и нежной», — взгрустнулось женщине.
И чтобы хоть как-то утешиться, а заодно скоротать время до отплытия парохода, дамы решили пройтись по лавкам готового платья. Точнее, решила Джона. На Шанте все обшивались либо своими силами и умениями, либо у семейства Джэм, где портняжили все женщины и мужчины от мала до велика. В Амалере, где можно купить все, что только есть на свете, Невесте Священного Князя достаточно было послать к любому торговцу, и образцы товара тут же принесли бы в посольство. А как обстояли дела в провинции, Джоне предстояло узнать на собственном опыте. Ведь не зря ученые люди, которые знают толк в паровых машинах, электрических опытах и химических фокусах, говорили, что опытом поверяется истина.
Лайзская истина таилась в… Трудно поверить, но в тех же самых пароходах. В каждой лавчонке на самом видном месте стояло изображение «благословенного судна», выполненное из самых дорогих материалов. Зачастую даже из золота. А если не пароход целиком, то хотя бы его часть — труба там или гребные колеса.
Грэйн была настроена против покупок, буквально вырывая у подруги из рук очередные панталончики или пелеринку, но, засмотревшись на удивительный по красоте серебряный пароход, пропустила приобретение сорочки с кружевным воротником.
— Джойн! Зачем тебе сорочка? Она же тебе велика!
Но шуриа стояла насмерть.
— А вдруг придется раздеваться?
— Не надейся! В лучшем случае нам позволят сидеть, а в худшем…
И тут ролфи увидела мучительную тоску на лице своего денщика.
— Пошли, Джойн. А то нашего ир-Сэйгана сейчас стошнит. От изобилия бабского тряпья.
— Никак нет! — взбрыкнул капрал.
Он твердо решил пасть замертво, но исполнить свой долг в отношении Невесты до конца. Раз уж он так опростоволосился с больными лошадьми.
— А я говорю — без памяти сей же момент свалится наш доблестный ир-Сэйган! — отчеканила Грэйн и посмотрела на подчиненного волчицей.
— Ладно, ладно… Уходим, — сдалась Джона, но пакет с сорочкой из цепких пальчиков не выпустила.
Ох, эти злобные ролфийские капитанши!
* * *
Его звали «Скорый», имя было написано на борту алой краской, и каждая буква обведена ярко-желтой толстой полосой. Трубу его Джона увидела издалека, она то и дело мелькала в просветах между домами, не давая сбиться с дороги. Впрочем, заблудиться в Лайзе по пути к пристани невозможно даже с закрытыми глазами. Именно туда стекались горожане, как прежде, должно быть, шли на вечернюю молитву в храм Предвечного. И Джойана ничуть не удивилась, когда увидела, что место поклонения лжебогу практичные лайзцы превратили в пароходную контору. Перекрасили, конечно, посбивали лепнину, затерли надписи, снесли забор, но перепутать приземистое строение, увенчанное многогранным куполом, шуриа не смогла бы. Сначала Джона хотела получше рассмотреть перелицованный храм, но затем взгляд и все помыслы ее обратились к «Скорому». Экзотическая птица паво, по праву гордящаяся своим ярким оперением, постыдилась бы соперничать с благословенным судном. Высокие борта — зеленые, черно-белая полосатая труба, шафрановые колеса — и это лишь малая часть цветового разнообразия.
— Аж глаз режет, — пожаловался ир-Сэйган. И для убедительности потер кулаками веки.
— Будем надеяться, внутри он менее яркий, — проворчала Грэйн.
Петушиная раскраска судна не внушала ей доверия. Еще бы знать, ради чего такие излишества?
Погрузка товаров уже закончилась, и начался прием пассажиров. Для женщин и мужчин сходни предназначались разные: для дам — оранжевые, для господ — синие.
— Значит так, капрал, вести себя тихо, в политические разговоры не вступать, без крайней нужды стрельбы не открывать, — наставляла Грэйн подчиненного.
— А о бабах можно говорить?
— О бабах? Нет. Держи рот на замке, целее язык будет.
— Как ты жестока, — попеняла подруге шуриа, когда окончательно сникший денщик поплелся к мужской очереди, оглядываясь на злую начальницу через каждый шаг, словно побитый щенок.
— Перетерпит, — отрезала Грэйн. — Не нравится мне этот… «святой» корабль.
— А мне не нравится во-о-от тот господин в зеленом балахоне.
И Джона деликатно, одним лишь взглядом, показала на служащего, сверяющего билеты со списками в регистрационной книге. Когда бы при этом он не совершал некие действа, ни по каким приметам не применимые к банальному контролю, то шуриа бы и ухом не повела.
— Лопни мои глаза…
— Тиш-ш-ше.
— Локкины когти! Джойн, это же тив! — прорычала ролфи на ухо названой сестре.
— В том-то и дело, что никакой он не эсмонд. Я же чувствую. Но одежда того же покроя, только цвет другой.
— Точно не эсмонд?
— Клянусь. Обычный полукровка без следов волшебства.
— А что он делает?
— Сейчас узнаем.
Фальшивый тив резко выхватил у Грэйн картонные билетики и только на зубок их не попробовал, проверяя подлинность.
— Вы прочитали правила, сударыни? Намерены ли их выполнять?
— Всенепременнейше, — надменно фыркнула Джона.
И Грэйн готова была присягнуть, что перья на шляпке бывшей синтафской аристократки злобно встопорщились.
Но, к счастью, никаких аргументов против путешествия двух женщин у служащего не нашлось. Хотя он честно старался, минуты три пыхтел и наливался апоплексической пунцовостью, но придумать ничего не смог. А посему пришлось «тиву» совершить в сторону пассажирок странные пассы руками — то ли побрызгать, то ли посолить — и пропустить в недра «Скорого».
Конечно же, он был живой — этот корабль. В его деревянной груди билось огненное сердце, питаемое углем и дровами, но оттого не менее живое, чем у любого другого судна. Веселый и бойкий, он любил эту реку и ее берега, он бдительно сторожил грузы и, как умел, заботился о пассажирах. И Джона неожиданно для себя самой прониклась к кораблю приязнью. Наверное, потому что больше ничего приятного вокруг не увидела — ни одного дружелюбного лица среди попутчиц или команды. Женский отсек тоже не радовал избытком удобств: лавки вдоль переборок и два ведра для облегчения страданий укачавшихся. Стойкости пассажирок можно было только позавидовать.
И, конечно же, Грэйн оказалась права. Ролфийка безошибочно предвидела все «прелести» совместного пребывания с тремя десятками недовольных женщин и дюжиной детишек в закрытом на замок помещении, включая пускаемые ветры, истерический рев, шушуканье, толчки локтями и почти случайные пинки. Добрые файристянки без всякого стеснения стращали своих отпрысков нежеланными попутчицами: «Съешь пирожок немедленно! Или я отдам тебя ролфийке, и она тебя загрызет» или «Пусть тебя шуриа укусит!»