Спорить, а уже тем паче ругаться с разгневанными призраками – дело безнадежное.
«Изыди, мертвец! Иди, откуда пришел! Немедля к Оддэйну ступай!» – прикрикнула на бешеного духа Джона и добавила несколько слов на самом древнем языке этого мира, на языке шуриа. О нет! Никакого колдовства. Когда-то в незапамятные времена Дети Шиларджи в сердцах так посылали друг друга подальше. А потом оказалось, что и на призраков сей экзорцизм действует отлично.
Не тут-то было! Гневный дух далекого предка только еще больше разозлился.
«Можешь шипеть сколько угодно, подлая змеюка! Кончается ваше время!»
Прапрадедушка попытался одним ударом меча развалить надвое проклятую шуриа и очень удивился, когда у него ничего не вышло с затеей.
«Ах ты, мерзкая тварь! – возмутился призрак. – Клянусь Сворой Оддэйна, ты у меня попляшешь! Отымею и выпущу кишки!»
Конечно, серьезного вреда он причинить не мог, но, когда сквозь тебя проходит прозрачное лезвие тени меча, ощущение тошнотворное.
Кровожадный предок, похоже, совсем не понимал, что уже много веков мертв. Так бывает, когда человек погиб насильственной смертью и не погребен подобающим образом.
«Ты сожгла меня заживо, ядовитая змея, ты долго таилась и ударила в спину! У! Ненавижу!»
Как же он ненавидел! Самозабвенно, страшно, запредельно. Сам себе костер: пламя, дым и пепел.
В кабинете вдруг отчетливо запахло горелой плотью и волосами. Отвратительная вонь… жар… огонь… боль… рвущий горло последний крик. Джону скрутило судорогой, чужое мучение связало по рукам и ногам, а в глотку текла кровь – своя и чужая. Такая же соленая и пряная, как у живых. Пей, шуриа, пей их призрачную кровь, пей их тоску. Смотри, не захлебнись!
«Топишь вас, ползучее отродье, топишь, а вы все лезете и лезете», – орал дух пращура откуда-то издалека, но Джону накрыла волна беспамятства и утянула в глубины времен, в память тех, кого уже давно нет на свете…
…Февральской стылой ночью они ворвались в крошечный городок, точно волчья стая, убивая всех на своем пути. Они и есть волки в человечьем теле. Волки-ролфи резали ненавистных шуриа… Нет! Не нужно врать и хвастаться – совсем не как волки в овчарне. Шуриа далеко не овцы. Они защищались отчаянно, остервенело. Безумные и проклятые шуриа! Ему пришлось разрубить мальчишку-подростка надвое, прежде чем добрался до лакомого кусочка. Оддэйн знает, сколько ей лет, этой глазастой гадюке, но когда разложил прямо на снегу рядом с трупами родни, оказалась невинной. Потом, вдоволь натешившись, накинул девчонке на шею веревку, чтобы бежала следом собачонкой, и она бежала, оставляя за собой окровавленные отпечатки узких ступней. Он убивал, не в силах насытиться смертью проклятых, рубил наотмашь, так, чтобы девка видела, чтобы брызги летели прямо ей в лицо.
– Любуйся, тварь ползучая! Нравится?
А еще болтают, будто у ролфи волчьи глаза. У шуриа грязно-синие зенки хищных зверенышей, одинаковые у всех, равнодушные и злые даже у грудных младенцев.
– Не пялься! Выколю! Как твои паскудные родичи моему папаше. И соли насыплю.
Ударил наотмашь. Поцеловал? Нет! Укусил за разбитую губу. И нутро вновь сжалось от животной похоти. Да что же это делается?
– Это твоя змеиная волшба? Колдуешь?!
Эрн Янэмарэйн в своем праве мстить за отца. А девки на то и потребны, чтобы их иметь там, где за косу схватишь. Все равно утопит поутру, когда протрезвеет от кровавого хмеля.
И утопил бы. Голову уже сунул под воду. А она даже сопротивляться не могла, повисла в руках тряпичным кукленком. В черной воде длинные черные волосы, точно диковинные водоросли, плавали вперемешку с ледяной крошкой.
В последний момент дернул обратно – задыхающуюся, хрипящую, полумертвую, но не молящую о пощаде. А солнце, оно как раз всходило. Мог бы носом ткнуть, как кутенка, в малиновое зарево, сделал бы. Чтоб запомнила.
– Радуйся! Еще один день проживешь, проклятая. Как тебя там зовут?
– Дш… Джо… Джой…
– Джоэйн, значит, будешь…
…Женщина пела в ночи:
– Бор шумит за окном, злые ролфи бродят в нем. Баю-бай, засыпай…
Она прожила еще много-много дней. И ночей тоже. Дни как-то незаметно сложились в месяцы и годы.
Джоэйн! Никогда не отзывалась на это имя, даже когда нещадно бил, и когда стонал сквозь острые зубы, задыхаясь от страсти.
Ролфи – он. Выше на полторы головы, шкура в шрамах, каменные мышцы, белая грива и зеленые волчьи глаза. Великие Духи! И этот жестокий неукротимый зверь – ее муж?! Но все по закону. Эрн в своем праве. Хочет живую шуриа в свою постель? Никто слово против не скажет, а если смелости хватит заглядываться на чужой кусочек – милости просим в Круг Чести. Это у них называется любовью. Надо же!
И у того, который в колыбели еще лежит, режутся зубы. Не плачет, как дитя, а воет. Тоже будет ролфи, не нужно ждать срока, чтобы понять, чья кровь верх взяла.
– Бор шумит, река течет, скоро будет горячо…
А за окном в летнем небе только Дилах и Хела – чужие луны. Отвернулась Сизая Шиларджи от своих детей. Говорят, из рассветных земель, из-за теплого моря идут в Джезим дети Дилах – злые, страшные, во сто крат опаснее всех ролфи. Сойдутся они с бешеными – то-то будет потеха.
Шуриа тоже были жестокими. Иногда, забавы ради, можно было рассказать служанкам, что шуриа делали с пленными ролфи, чтобы девки в обморок валились. Очень смешно, очень. А ведь некоторые пленники умирали целую неделю. Очень медленно, очень.
Проклятие обходило ее сторонкой. Каждое утро она просыпалась под боком у ролфи как ни в чем не бывало. Его руки оказывались сильнее ночи и смерти.
– Не боишься? – спрашивала. – А ну как с покойницей пробудишься? Холодной, мерзкой…
А он хохотал, да заливисто так:
– Ты не успеешь остыть после жаркой ночки-то.
Жаркими были и деньки. Целовал, бил, ревновал, ругал, учил, рядил в шелка, как куклу, во хмелю выгонял в одной исподней рубашке на мороз. Ролфи, зверь в человечьей шкуре, волк о двух ногах…
Ребенок зашелся в плаче.
– Хватит орать, отродье! Заткнись! Выродок!
Но так и не смогла утопить щенка в бадье. Несколько раз опускала, столько же раз доставала. Все-таки выносила под сердцем положенный срок.
– Живи, маленький ролфи. Может быть, ты будешь чуть лучше своего папаши.
А тот пьяный спал в сарае. Ну, умаялся за целый день мужчина, выпил лишку и прилег отдохнуть. Лето выдалось сухое, солома вспыхнула в один миг. Великие Духи! Как он кричал, какие кары сулил, прежде чем умолк навсегда.
Но без ролфи и его щенка прожила она недолго, совсем недолго…
«Зря не утопил. Зачем пожалел? Почему я тебя пожалел, Джоэйн?» – беззвучно кричал дух древнего эрна, безуспешно пытаясь сжать ледяными руками горло Джоны. Его лицо расплывалось от застилавших ее глаза слез.