Джона осторожненько, быстрым змеиным движением лизнула черный, твердый, как подметка солдатского сапога, сухарь, глядя при этом Грэйн в глаза. И видя в них удивление и отвращение, еще раз попробовала кусок хлеба кончиком языка. А потом резко щелкнула зубами, с хрустом откусив изрядный кусок, как бы намекая, что у шуриа тоже очень крепкие клыки. Говорят же, что самый горький хлеб – это хлеб неволи. Истинная правда.
«Ешь, ешь, Джони, тебе силенки понадобятся. А то вот какая тощая – смотреть страшно», – бормотал дух ролфийского предка. Тонкие сферы, стараниями эсмондов насыщенные магией, добавили ему видимости.
Кажется, дед-прадед все-таки выбрал для своей далекой родственницы подходящее имя. Джони? По крайней мере, это все же лучше, чем ролфийское – Джоэйн.
«Я не тощая, я – стройная, – из чистой вредности поправила его леди Янамари. – Мы все такие, если ты еще не успел забыть».
«У моей Джоэйн такие маленькие кулачки были, зато как она больно ими билась!»
В голосе призрака отчетливо прозвучала гордость. Нет, невозможно до конца понять этих бешеных Вторых, у них даже любовь с кулаками, думала Джона, пока вгрызалась в твердокаменный сухарь.
Грэйн с превеликим трудом удержалась от того, чтоб не вырвать из лапок гадины драгоценный хлеб и не отходить ее как следует ногами. Брезгует, тварь. Ролфийским хлебом она брезгует, видите ли! Между прочим, эрне Кэдвен доводилось однажды оформлять бумаги на одного солдата, которого соседи по казарме и впрямь молча забили насмерть за один-единственный украденный кусок черствого хлеба. Тело его, выставленное на всеобщее обозрение на плацу… право, это было не то зрелище, которое стоит вспоминать, хоть на ночь, хоть перед едой. Фрэнген не стал тогда увлекаться суровыми карами: короткое разбирательство – участники самосуда ведь и не думали отпираться! – и показательная порка для всей казармы в качестве наказания. Никто не возражал и не возмущался. Красть у своих – что может быть гаже? И вряд ли во всем Ролэнси нашелся бы хоть один человек, кто не знает, что такое голод. Суровый климат и постоянные неурожаи приучили ролфи ценить буквально каждый колосок ржи или овса. Заведись попустительством Локки этакая крыса среди товарок Грэйн по женской казарме, самосуд был бы столь же быстрым и ничуть не менее кровавым. Если не более. Известно же, что женщины гораздо более жестоки, именно по природе своей изначальной слабости. Великодушие – это роскошь сильных.
Эрне Кэдвен несколько не к месту вспомнился не самый приятный эпизод из собственного не такого уж давнего прошлого. Однажды она сама чуть было не заплатила жизнью за три вот точно таких же сухаря, когда учиненная Фрэнгеном внезапная ревизия обнаружила недостачу в последней поставке. Шел первый год службы Грэйн в форте, и, честно говоря, молодая и неопытная ролфийка тогда еще не до конца понимала, чем кончается пропажа провианта со склада. Она и вправду была виновата, но не в воровстве, а всего лишь в недосмотре – приняла мешки по весу, без пересчета, и не глядя подписала приходные бумаги. За что и поплатилась. Сидя на гауптвахте, Грэйн успела как следует прочувствовать состояние приговоренного к повешению, и с тех пор позорная эта казнь главенствовала в списке личных страхов эрны Кэдвен. А гауптвахта форта Логан… о-о, по сравнению с заключением в этом каменном мешке нынешнее вынужденное путешествие пленной графини и впрямь было увеселительной прогулкой. Двое суток неизвестности среди ледяных стен, темноты и ползающих вокруг мокриц и еще невесть каких подземных тварей. Притом из одежды на Грэйн было только исподнее, а жажду она утоляла, слизывая влагу со стен. Переводить же на смертницу драгоценный провиант никто не собирался. Единственным звуком, доносившимся до слуха арестованной, был деловитый перестук молотков – на плацу сооружали виселицу. К чести коменданта, следствие он провел быстро, но тщательно: вместо воровства нашлась ошибка в записях, а преступление Грэйн стало всего лишь проступком. Но тем не менее свои пятнадцать плетей на плацу она получила – по пять за сухарь. И накрепко запомнила урок.
Спина ролфи отозвалась отголоском давней боли – то ли воспоминание оказалось слишком живым, то ли и тут диллайнская магия постаралась. Девушка поморщилась, досадуя, что нельзя сейчас почесать зудящие лопатки, и, заметив любопытный взгляд шуриа, процедила сквозь зубы:
– Ешьте быстрей.
Слишком долго глядеть на то, как шуриа отгрызает по малюсенькому кусочку с таким видом, словно оказывает Грэйн величайшую услугу, да притом еще и стараться не обращать внимания на омерзительные ощущения от воздействия совиного колдовства – это было уже чересчур даже для терпеливой ролфи. Она поневоле настороженно прислушивалась, то и дело оглядывалась через плечо и принюхивалась, словно и впрямь могла учуять подбиравшихся по следу охотников.
Ну а шуриа, разумеется, радостно ухватилась за очередной повод для потехи.
– У вас блохи? – участливо и жалостливо спросила Джона. – Не стесняйтесь меня, почешитесь. Я же вас не стесняюсь.
«Ну ты и змеюка, Джони! Не жалуйся, если девушка тебе зубы пересчитает».
Но вместо того чтобы броситься на ядовитую пленницу с кулаками, эрна Кэдвен только глухо зарычала и, непроизвольно клацая зубами от едва сдерживаемой злости, процедила:
– Ешьте. Молча.
Принято считать, что терпение – это добродетель. Что ж, проверим, насколько наша воительница исполнена этого истинно ролфийского достоинства.
– А правда, что они на вкус как муравьи? – не унималась шуриа, точно чрезмерно любознательная школьница, терзая эрну глупыми вопросами. – Кисленькие или солененькие?
«Кажется, я и впрямь предпочла бы блох, – отчаянно стиснула зубы Грэйн. – Даже кишечных червей. Но единственный паразит, который у меня завелся, – это шуриа! Морайг, ну за что караешь, а?»
Вот с чем эрне Кэдвен действительно не повезло, так это с хорошо подвешенным языком. В том смысле, что язвить в ответ она просто не умела. От издевок шуриа челюсти Грэйн словно бы костенели, и уж подавно не подобрать ей было адекватного ответа. В форте Логан остроумие и красноречие оттачивать было особенно не на ком, да и вообще – как угадать, какая из невинных шуточек может привести тебя в Круг Чести за компанию с предметом насмешек? Там и объясняй потом изыски собственного юмора. С перерезанным горлом делать это очень неудобно, знаете ли. Так что словесные баталии – удел щуплых графинек. Недаром же шуриа – змеи, вот и языки у них подобающие – ядовитые. И все же Грэйн попробовала огрызнуться, сама понимая, что на этом воистину бранном поле ей с Третьей не тягаться.
– Говорят, если отрезать змее хвост, он потом вырастет… – обронила ролфи в пространство почти просительно, словно надеясь, что лорд Конри ее услышит и разрешит, разрешит… ну хоть кусочек, хоть кончик! – Не уверена, что Священный Князь помнит, сколько у вас ушей… а ваши зубы ему, верно, и вовсе ни к чему…
– Какая вы обидчивая, эрна, право слово, – как ни в чем не бывало пожала плечами графиня. – Вы уверены, что лорд Конри не купирует вам… что-нибудь, получив подпорченный товарец? Я бы не стала на вашем месте калечить пленницу, которая ничего дурного не сделала. И, кстати, на будущее… хвосты вырастают только у ящериц…