– А чего с красными щеками? Диатез?
– Нарка! Ну ты ваще дурочка! Какой диатез?! От радости она сидела с красными щеками!
– А-а-а-а!
– Ну!
– А дед Амбо чего?
– С папой спорил.
– Опять?!
– Угум.
– Теперь о чем?
– О том же. Например – что мама у Суворова армянка, и оттого он великий полководец.
– А дядя Миша чего?
– Обхватывал руками голову и стонал.
– Бедный.
– Ага. А еще знаешь чего мне дед Амбо сказал? Посадил меня на колени и говорит: ты у меня на четверть армянка. Притом на лучшую свою четверть, поняла? Помни об этом и никогда не забывай.
– А ты чего?
– Я его крепко обняла, расцеловала и говорю: дед Амбо, не волнуйся, я всегда буду об этом помнить. Но Ба ничего про эту лучшую четверть говорить не буду. А то мало ли.
Манька вздохнула, села прямо, пригладила ладошками складки на юбке, сложила ладони на коленях, окинула себя критичным взглядом. Покосилась в мою сторону и шепнула уголком рта:
– Осталось вычислить, где эта четверть у меня находится.
– Зачем?
– Ну, чтобы не путать с остальными. Я ж говорю – а то мало ли!
Из чего делают этот шифер – непонятно. Из картона, наверное, делают. Хотела бы я прожечь выразительным взглядом того, кто придумал делать шифер из картона. Прямо насквозь хотела бы прожечь. Или даже покрутить ему пальцем у виска. Это надо было додуматься делать шифер из такого хрупкого материала, что даже прыгать по нему без происшествий нельзя!
Главное – я же не специально! Я неуклюжая и, честно говоря, большая трусиха. Если бы не Манька с Каринкой, моя жизнь была бы скучной и однообразной пыткой – утром школа, днем музыкалка, вечером уроки. Ужас! Хорошо, что мне повезло с девочками. С Манькой и Каринкой некогда скучать, с ними, что дома, что на улице, что в пионерлагере, не жизнь, а сплошное испытание на прочность.
Взобраться на крышу предложила Маринка из тридцать восьмой – еще один залог моих шебутных будней. Как всегда, все завертелось с пустяка. Мы просто ходили по двору и обсуждали способы реанимации старой, изжеванной в хлопья жвачки. Наилучшим методом единогласно признали реанимацию с помощью обложки. Берется обычная тетрадь в двенадцать листов, отрывается от обложки кусочек размером в почтовую марку и энергично разжевывается вместе со старой и уже невкусной жвачкой. Бумага придает жвачке эластичность и нежный зеленый (или жёлтый, смотря какая вам попалась обложка) колер. Легенда гласит, что благодаря такому нехитрому способу восьмой «А» Бердской средней школы № 3 целый месяц жевал одну жвачку, передавая ее по эстафете друг другу с интервалом в пятнадцать минут. Вкус возрожденной к жизни жевательной резинки особых изменений не претерпевает, только приобретает дополнительный безнадежный и бездарный оттенок. Но второе дыхание у жвачки открывается. Продержавшись еще какое-то время, она падает смертью храбрых. Безвозвратно. А так как толкового метода повторной реанимации мы еще не придумали, то находимся в постоянном поиске. На днях, например, добавили в почившую в бозе апельсиновую жвачку парафин. Чтобы не вызывать ненужных подозрений у взрослых, мы не стали отпиливать кусочек от свечи, просто соскребли с боков застывшие капельки и осторожно сжевали с останками жвачки. Получилась противная на вкус и по консистенции гадостная гадость. Никогда не добавляйте в старую жвачку парафин, вот вам мой наказ. И пластилин не добавляйте, толку ноль и вкус бензиновый.
В общем, ходили мы по двору и шепотом обсуждали стратегические вопросы. И вдруг Маринку осенило. А когда ее осеняет, она первым делом выкатывает глаза и начинает глотать воздух, как выброшенная на берег рыба. Мы тут же притормозили и какое-то время с любопытством наблюдали за нашей подругой.
– Ну чего? – поторопила Каринка.
– А давайте… – очнулась Маринка и снова замолчала.
– Чего давайте? – заволновались мы.
– Давайте по крышам гаражей пойдем гулять!
– Зачем? – сварливо отозвалась я. Словно чувствовала, что не надо нам на эти крыши лезть, ничем хорошим это не закончится.
– Чего-то полезное можем найти! – с нажимом ответила Маринка. – Замазку какую, например. Авось в жвачку добавим. Ну что, пошли?
– Конечно, пошли, – откликнулись Каринка с Манькой. Их вообще спрашивать не надо, просто сделай таинственный вид, и они готовы следовать за тобой в любой конец света!
И что я могла сказать? Нет, не пойдем на крыши, давайте лучше в салочки играть? Меня бы на смех подняли! В салочки мы уже давно не играем, года два точно. Как повзрослели, так и не играем. Увлечения теперь у нас другие, с радикальным уклоном. Например, мы научились гасить во рту зажженные спички. Правда, удовольствие это редкое, потому что спички достать – целая проблема. Дома они хранятся как зеница ока, и не потому, что дефицитные, как раз в магазинах спичек навалом – и в продуктовом, и в скобяном, и в военторге, и даже в овощной лавке на Ленина. А потому, что к спичкам нам строго-настрого запрещено прикасаться. Особенно после истории с тумбанами [16] . В магазине мы спички купить не можем, потому что Ба не поленилась заглянуть ко всем продавцам с просьбой не давать их вот этим оглоедкам (широкий жест в сторону наших понурых темечек). И теперь мы табуированные в плане горюче-поджигательных материалов клиенты в любой торговой точке Берда. Эти взрослые, они иногда очень солидарные люди, особенно когда объединяются против детей.
Какое-то время материал для опытов поставляла нам Маринка. Благодаря ей мы имели возможность неустанно совершенствоваться в нелегком деле гашения во рту зажженных спичек. Но потом Маринкин брат Сурик учинил такое, что теперь в каждом доме Берда спички – самый строго охраняемый предмет. Лежат они исключительно в недоступных для детей местах, в окружении медвежьих капканов, заминированных рвов и прочих неприступных приспособлений. А всё почему? А всё потому, что Сурику взбрело в голову впервые в жизни покурить. Такое иногда случается с недалекими на мозг мальчиками тринадцати лет от роду. Некуда такому мальчику девать свою кипучую энергию, вот он и пускает ее на всякие разрушительные мероприятия. Хотя нужно признать – Сурика в этой истории полностью винить нельзя, он стал жертвой обстоятельств. В некотором неоспоримом роде.
В общем, рассказываю, как оно было. Однажды Маринкин папа дядя Давид испачкал мазутом свой кожаный плащ импортного югославского производства. Сначала с дядей Давидом чуть родимчик не приключился, ведь копил он на этот плащ целых два года! А тут такие трагические дела. Хоть ложись и помирай с горя! Но коллеги вовремя нанесли упреждающий удар и подсказали надежный способ избавления от пятна.