«Я против Не-Я». У меня возникло ощущение, будто человек, написавший эти строки столетие назад, забрался в пыльные, затаенные уголки моего сознания. Это был один из тех многочисленных терминов, которых я нахваталась перед смертью Робина, когда просматривала все книги и статьи, попадавшиеся мне под руку, в поисках сведений об иммунной системе. Одновременно мне пришлось многое узнать о раке, потому что именно исследования ретровирусов рака привели к открытию СПИДа. И невозможно углубиться в изучение иммунной системы и рака, не наткнувшись на термин, использованный Джозефом Айронстоуном.
«Я против Не-Я»: один из насущных вопросов исследований по раку. Почему наша иммунная система не распознает опухоли как «не-я»? Почему мирится с ними? Как удается раковой клетке скрыть свою сущность маньяка-убийцы под личиной сумасбродного дядюшки, тем самым защищая себя от иммунной системы? Каким образом ей, этой клетке, удается проскочить на генетический светофор, надуть нашу внутреннюю полицию?
Часть ответа лежит в мастерском умении рака маскироваться. Реактивируя гены, участвующие во внутриутробном развитии, новообразования ухитряются обмануть иммунную систему, и она терпит блуждающие клетки. Специалисты по лечению рака говорят об «отмене толерантности», иммунологической неотвечаемости, имея в виду способ заставить иммунную систему перебороть такое всепрощающее семейственное отношение и распознать в опухолях угрозу.
Я лишь однажды спросила Салли о посетителях ее отца, которые приходили той весной по двое и по трое, обычно в то время, когда пивные давно уже были закрыты, и всегда через центральный сад. Она тогда покачала головой и быстро опустила глаза.
— Зачем терпеть его? — спросила я, подстрекаемая ее упрямым молчанием. — Зачем оставаться, Салли? — Пытаясь отменить толерантность, заставить девушку распознать в отце угрозу.
— Из-за мамы, — ответила она, наконец подняв на меня глаза. — Она его жалеет, считает, что он унижается, работая сторожем. — Она вжала голову в плечи при виде моего недоверия. — Все равно мама его не бросит, а я без нее не уеду. — Она еще пробормотала, что он вовсе не такой уж и плохой, только когда напивается.
Ничего этого я следователю не сказала. Не поделилась я с ним и своей теорией, согласно которой Дерек Риверс был чем-то вроде вируса, заражавшего весь наш квартал. Впрочем, и сказанного было достаточно, чтобы детектив как-то странно взглянул на меня; а когда он спросил, что ответила мне Салли, я совершила ошибку — рассказала ему все, как было. «Папа не такой уж и плохой, — повторила Салли. — А если с ним станет совсем невмоготу, я всегда могу пойти к Толсте, у него есть свободная комната».
Моя дружба с Толстей стала куда более сердечной, когда он понял, что я «не настучу попечителям» о том, что он тут живет. Его договор об аренде, как у многих других здешних обитателей, не выдержал бы тщательной проверки. Слабое законное основание для его проживания в Эдеме было связано с подружкой (к этому времени уже переехавшей), которая считалась потомком беглой рабыни из Бристоля, спасенной Магдой Айронстоун. Получив новое имя, Хоуп, бывшая рабыня стала активисткой профсоюзного движения вместе с Энни Безант, [24] а позже — одним из столпов баптистской церкви в Хэкни.
— Пела госпелы, — говорил Толстя. — Вращалась в шоу-бизнесе, как я.
Толстя, независимый музыкальный журналист, чей язык резал, как бритва, обладал особой расслабленной манерой речи, свойственной выходцам из Вест-Индии. Этим голосом он поддразнивал меня всякий раз, когда считал, что я слишком напряжена или скована правилами, — то есть почти все время. Его гласные выходили мягкими и полнозвучными, как трели саксофона, ну а согласные — как получится. Никаких тебе поджатых, вымученных, нервных дифтонгов или кокетливо-жеманных межзубных. Он разговаривал на своем джазовом жаргоне, когда отдыхал, словно спортсмен, засунувший ноги в домашние тапочки после трудной пробежки. На радио его голос — «рабочий голос», как он называл его, — звучал совершенно иначе: нарочито правильная речь, четкая, как курс валюты, так что никто и подумать бы не мог, что он тоскует по месту, где его мать каждое воскресенье готовила жаркое для тридцати человек, а отец писал демократические манифесты.
Однажды я рассказала Толсте о ночных посетителях Риверсов, на всякий случай, в надежде, что он их знает.
— Меня интересует только одно — почему они не пользуются парадной дверью Риверсов.
Он отложил статью, которую писал, и снял очки. Через его плечо я прочла неожиданную подпись: Редж Эшворт.
— Ты чего смеешься? — спросил он.
— Редж?
— Детка, не парь меня моим именем.
— Вообще-то мне смешно оттого, что ты можешь писать на одном языке, а говорить на совершенно другом. Как я.
— Как многие из нас. — Все еще думая о моих заботах, он спросил: — У Риверса, значит, гости по ночам? Не впутывайся в это, детка. Не надо тебе неприятностей с ним и его дружками. Беспонтовая шайка.
— То есть?
— Бабы, куча дури. И еще он тут завел себе друзей по интересам в Ярде.
— Скотланд-Ярде?
Толстя фыркнул:
— Эти парни не с шотландских гор, детка, разве что с наших синих-синих гор Ямайки. — Он по-прежнему растягивал свои гласные на Карибский манер, развлекая меня, но лицо его было как никогда серьезно. — Детка, повторяю, не путайся под ногами у этой шушеры. — Он прошипел «шушера» почти театрально, хотя предостережение от этого не переставало быть предостережением. — Настоящие ублюдки. Копы с наркотой большие дела проворачивают.
Я искоса кинула взгляд на живую изгородь марихуаны, окружавшую аккуратную грядку овощей, — на что Толстя сделал каменное лицо.
— Да это целебные травы, по меркам Риверса и его приятелей. Чисто целебные. Так что когда твоя аптечка опустеет, — обращайся. Но держись подальше от Риверса. Запри дверь и не выходи, когда его друзья нагрянут с визитом.
— А как же Салли?
Он покачал головой:
— Салли — это гиблое дело, а ведь я ей говорил, как тебе говорю, если она попадет в беду, она всегда может прийти ко мне. Она остается из-за своей матери. А миссис Риверс уже такая забитая, что ничего не замечает. Добрая Салли принимает на себя весь удар.
— Что значит — принимает на себя удар?
Он снова покачал головой и заявил, что это не его дело, а малышка Салли сама мне все расскажет, когда придет время.
— Может, мне стоит вызвать полицию?
— Что ты им расскажешь такого, чего они не знают? Артур помнит Дерека еще ребенком, говорит, он уже тогда был настоящий подонок. И в полиции знают, что Риверс — мешок с дерьмом. Все это знают. Только вот поймать не могут.