– Вы выглядите прекрасно, но несколько неряшливо. Вам надо умыться, чуть подкраситься, причесаться, так как нас ждут телекамеры. Смотреть будет весь мир, и я не хочу, чтобы думали, что я с вами плохо обращался.
Он проводил ее в туалет самолета и остался ждать. Ей понадобилось почти двадцать минут. Услышав спуск воды, он представил ее сидящей, как маленькая девочка, и почувствовал острый укол боли в сердце. Он стал молиться: «Азазел, Азазел, будь сейчас со мной», – потом услышал чудовищный гул толпы, стоящей под палящим солнцем пустыни, они прочитали листовку. Доносился шум моторов телевизионных автофургончиков, подъезжавших поближе.
Появилась Тереза Кеннеди. Ябрил заметил на ее лице печаль и выражение упрямства. Она решила, что не будет ничего говорить и не позволит ему насильно ее снимать. Хорошо умывшись, она выглядела прекрасно и была уверена в своих силах, хотя и утратила какую-то часть доверчивости в сердце. Она улыбнулась Ябрилу и сказала:
– Я ничего не буду говорить.
Ябрил взял ее за руку.
– Я просто хочу, чтобы они увидели вас, – произнес он и подвел ее к открытой двери самолета, где они остановились на пороге. Красноватый воздух пустыни осветил их фигуры. Шесть тягачей с телевизионным оборудованием словно охраняли самолет подобно каким-то доисторическим чудовищам, не давая толпе приблизиться вплотную. – Улыбнитесь им, – продолжил Ябрил, – я хочу, чтобы ваш отец видел, что вы в безопасности.
В этот момент он коснулся рукой ее затылка, ощутил шелковистость волос и отвел их, обнажив шею, пугающую белизной кожи, нарушаемой только родинкой, скользящей по плечу.
Она уклонилась от его прикосновения и обернулась посмотреть, что он делает. Его хватка стала жестче, он повернул ее голову так, чтобы телекамеры видели ее прелестное лицо. Солнце пустыни образовывало вокруг ее фигуры золотой ореол, а Ябрил своим телом отбрасывал на нее тень.
Он поднял руку и, чтобы не потерять равновесия, уперся ею о металлическую дверь, затем прижался к спине Терезы, осторожно придвинув ее к самому краю. Правой рукой он достал пистолет и приставил к ее обнаженной шее. И прежде чем она ощутила прикосновение металла, он нажал на курок и дал ее телу оторваться от своего.
Казалось, она взлетела в воздух, к солнцу, в нимбе собственной крови. Потом ее тело опрокинулось так, что ноги уперлись в небо, и снова перевернулось, прежде чем рухнуло на бетонированную полосу, и осталось там лежать бездыханное, ее раздробленную голову освещало раскаленное солнце. Поначалу слышалось только стрекотание телекамер, урчание автомобильных моторов и шуршание песка, потом по пустыне прокатился вопль тысяч людей, нескончаемый крик ужаса.
Этот первый звук удивил Ябрила – в нем не было ожидаемого ликования. Он шагнул вглубь самолета и заметил, что члены его группы смотрят на него с ужасом, отвращением, с почти животным страхом.
– Да славится Аллах, – сказал он им, но они не ответили. Он ждал долгую минуту, потом отрывисто продолжил. – Теперь мир будет знать, что мы действуем всерьез. Теперь они дадут все, что нам надо.
Про себя он отметил, что в гуле толпы не слышно восторга, которого он ожидал, а реакция его людей казалась зловещей. Казнь дочери президента Соединенных Штатов, это уничтожение священного символа власти, нарушило табу, которое он не принял во внимание. Ну что ж, пусть будет так.
На мгновение он подумал о Терезе Кеннеди, о ее прелестном лице, о фиалковом запахе белой шеи, подумал о ее теле, лежавшем в кровавом ореоле пыли. Да пребудет она теперь с Азазелом, подумал он, навеки сброшенная с золотых небес в пески пустыни. Перед его глазами стояла последняя картина – ее тело, белые брюки, из-под которых виднелись обутые в босоножки ноги. Жара проникала в самолет, и Ябрил был весь мокрый от пота. Я Азазел, подумал он.
В среду перед рассветом, погруженный в ночной кошмар, оглушаемый разъяренным гулом толпы, президент Кеннеди проснулся от того, что Джефферсон тряс его за плечо. И хотя он уже не спал, но продолжал слышать раскаты голосов, проникающих сквозь стены Белого дома.
И Джефферсон вел себя иначе, он выглядел не как почтительный слуга, приносивший ему горячий шоколад, чистивший его одежду, а больше походил на человека, напрягшегося в ожидании страшного удара. Он вновь и вновь повторял:
– Господин президент, проснитесь, проснитесь.
Но Кеннеди уже не спал и спросил:
– Какого черта, что это за шум?
В спальне было светло от зажженной люстры, за спиной Джефферсона толпились люди. Кеннеди узнал морского офицера, служившего врачом в Белом доме, и мичмана, всегда носившего за ним ящик с кодом ядерного удара. Там находились и Юджин Дэйзи, и Артур Викс, и Кристиан Кли. Он почувствовал, как Джефферсон почти вытащил его из постели и поставил на ноги, потом быстрым движением накинул ему на плечи халат. Колени у Кеннеди почему-то подогнулись, и Джефферсон поддержал его. Лица у всех были искажены испугом, бледные, как у призраков, глаза широко открыты. Кеннеди стоял, с удивлением глядя на них, потом его охватил ужас. На какое-то мгновение он перестал что-либо видеть и слышать, ему отказали все органы чувств. Морской офицер открыл свой черный чемоданчик и вынул из него заранее приготовленный шприц, но Кеннеди отрезал:
– Нет.
Он переводил взгляд с одного из присутствующих на другого, но они молчали.
– Я в порядке, Крис, – произнес он. – Я знал, что он сделает это. Он ведь убил Терезу?
Кеннеди ждал, что Кристиан скажет «нет», что произошло нечто другое – природная катастрофа, взрыв ядерного устройства, смерть главы какого-нибудь государства, потопление военного корабля в Персидском заливе, разрушительное землетрясение, наводнение, пожар, эпидемия, все, что угодно. Но Кристиан с белым лицом сказал:
– Да.
Кеннеди показалось, что у него началась какая-то огненная лихорадка. Он почувствовал, как сникло его тело, и был уверен, что Кристиан загораживает его от всех остальных в комнате, потому что по лицу у него струились слезы, а дыхание перехватило. Потом, похоже, все придвинулись поближе, врач воткнул иглу шприца ему в руку, Джефферсон и Кристиан опустили его на постель.
Они ждали, когда Фрэнсис Кеннеди оправится о шока. Наконец, он дал им распоряжения поднять на ноги все отделы штаба, связаться с лидерами конгресса, очистить от толпы улицы вокруг Белого дома, приостановить действия всех средств массовой информации, с которыми встретится в семь утра.
Перед рассветом Фрэнсис Кеннеди отпустил всех. Джефферсон принес ему на подносе горячий шоколад и бисквиты.
– Я буду снаружи, сразу за дверью, – сообщил он, – стану заглядывать к вам, господин президент, каждые полчаса, если вы не возражаете.
Кеннеди кивнул, и Джефферсон вышел из спальни.
Президент выключил свет, и комната стала серой в свете зарождающегося дня. Он заставил себя рассуждать трезво. Его беда была вызвана рассчитанным ударом врага, и он старался отвести эту беду. Он глянул на высокие овальные окна и, как всегда, вспомнил, что они из особого стекла, он может смотреть сквозь них, но никто не в состоянии заглянуть внутрь, и, кроме того, они пуленепробиваемы. Перед ним простирались лужайки Белого дома, виднелись близлежащие дома, занятые сотрудниками Службы безопасности, вооруженными специальной лучевой аппаратурой и собаками. Его безопасность обеспечена, Кристиан держал свое слово. Не было только возможности уберечь Терезу.