— Ты это серьезно? — спросила она изумленно, когда он сообщил ей о своем желании пойти на выпускной вечер, пусть тот и был старомодным дурацким действом. Память о нем следовало сберечь для других времен — этот его аргумент подействовал, и Шила решила пойти вместе с ним. В канун вечера она появилась в его комнате одетой в солдатскую робу, из-под которой виднелась драная красная майка. Ее грубые, под стать армейским, ботинки были выкрашены золотой краской. Шила, смеясь, называла их «своими новыми бальными туфельками». Сам Берни был одет в белый смокинг, купленный отцом в «Брукс бразерс», который как нельзя лучше шел к его рыжеватым волосам, зеленым глазам и смугловатому от легкого загара лицу. Шила же выглядела достаточно нелепо.
— Тем ребятам, которые относятся к этому делу серьезно, твой вид покажется оскорбительным. Если уж туда идти, то надо и одеваться соответственно.
— Бога ради, оставь ты эти свои разговоры. — Она плюхнулась на диван, всем своим видом выражая презрение. — Ты стал похожим на лорда Фаунтлероя. Надо бы рассказать об этом нашей группе. Интересно, что они об этом скажут.
— Плевать я хотел на твою группу!
Впервые за все время общения с Шилой он потерял контроль над собой. Она лежала на диване, покачивая своими золотыми ботинками и изумленно взирая на него.
— Оторви свой зад от дивана и пойди переоденься!
— Да пошел ты…
— Я серьезно, Шила. В этой одежде ты туда не пойдешь.
— А вот возьму и пойду.
— Нет, не пойдешь.
— Тогда и ты не пойдешь.
Он на мгновение застыл, но тут же решительно направился к двери.
— Нет. Я все же пойду. Но пойду один.
— Счастливо.
Она сделала ему ручкой, и он вне себя от ярости вышел из комнаты. Танцевать ему на вечере было не с кем, он торчал в зале разве что из принципа. Вечер был окончательно испорчен. Нечто подобное случилось и на церемонии вручения дипломов, в довершение всего свидетельницей происходившего там стала мать Берни. После того как Шила поднялась на сцену и ей вручили диплом, она повернулась к залу и обратилась к собравшимся с краткой речью о том, как бессмысленны символические установления истэблишмента в мире, где права женщин попираются. Посему она не может не протестовать против шовинизма, царящего в Мичиганском университете. После этого на глазах пораженной публики она разорвала свой диплом, отчего Берни едва не заплакал. Что он мог сказать матери теперь? С Шилой говорить тоже было не о чем, это он понял тем же вечером, когда они стали собирать вещи. О чувствах, испытанных им в зале, лучше было молчать, он мог наговорить лишнего. Она молча доставала из ящиков свои вещи. Этим вечером его родители ужинали с друзьями в отеле, он собирался присоединиться к ним утром, чтобы отметить факт окончания университета, после чего все они должны были вернуться в Нью-Йорк. Он печально посмотрел на Шилу. Последние полтора года казались прожитыми зря. Вот уже несколько недель они с Шилой не могли найти общего языка. Но он никак не мог свыкнуться с мыслью о том, что у них все кончено, хотя одновременно с этим собирался прокатиться по Европе совсем не с ней, а с родителями. Берни никак не мог понять — как она, такая страстная в постели, умудряется быть такой бесчувственной во всем остальном. Эта странность поражала его с первого дня их знакомства. Впрочем, он слишком любил ее для того, чтобы обращать внимание на подобные вещи… Первой молчание нарушила Шила:
— Завтра вечером я улетаю в Калифорнию. Берни поражение замер.
— Разве твои родители… не хотят увидеть тебя? Она улыбнулась и бросила в дорожную сумку связку носков.
— Ясное дело, хотят. Она пожала плечиками, и ему вдруг захотелось влепить ей пощечину. Он ведь действительно любил ее… хотел жениться на ней… она же все это время думала только о себе. Большего эгоцентрика, чем она, встречать ему еще не доводилось.
— Я куплю билет без места до Лос-Анджелеса, а оттуда автостопом доберусь до Сан-Франциско.
— А что потом?
— Откуда я знаю!
Шила посмотрела на него так, будто они только что познакомились и не были ни друзьями, ни любовниками. Вот уже два года она была чем-то главным в его жизни, и по этой причине Берни чувствовал себя полнейшим идиотом. Он потратил на нее два года своей жизни!
— Почему бы тебе не приехать в Сан-Франциско после того, как ты вернешься из Европы? Было бы неплохо встретиться с тобою там…
Неплохо… И это после двух лет!
— Не знаю. — Впервые за все это время он улыбнулся, хотя его глаза оставались такими же грустными. — Я буду искать работу.
Он знал, что для Шилы подобных проблем не существует. Родители поздравили ее с окончанием университета, подарив ей кругленькую сумму в двадцать тысяч долларов наличными, которые она почему-то рвать не стала. Этих денег хватило бы на то, чтобы прожить в Калифорнии несколько лет. Он же так затянул вопрос со своим трудоустройством опять-таки из-за нее — он не знал ее планов. Теперь он чувствовал себя дураком вдвойне. Ему хотелось одного: найти работу преподавателя русской литературы в одной из школ Новой Англии. Он выслал ряд предложений и теперь ждал ответов.
— Берни, разве не глупо отдаваться в лапы истэблишмента? Исполнять ненавистную работу ради денег, которые тебе особенно не нужны?
— Это тебе не нужны. Родители не собираются содержать меня до скончания века.
— Мои тоже! — хмыкнула Шила в ответ.
— Хочешь подыскать себе работу на Западном побережье?
— Со временем.
— И что же ты собираешься делать? Демонстрировать вот это?
Кивком головы Берни указал на подрезанные, с бахромой, джинсы и огромные ботинки. Шиле это явно не понравилось.
— Когда-нибудь ты станешь таким же, как твои родители. — Хуже этого она не знала ничего. Застегнув сумку, Шила протянула ему руку:
— Ну что, Берни… Пока?
«Как странно…» — подумалось ему.
— Что? После двух этих лет?! — На глаза навернулись слезы, но ему было уже все равно. — Я до сих пор не могу в это поверить. Мы могли пожениться… У нас могли быть дети…
Шила покачала головой:
— В наши планы это не входило.
— Скажи мне, что в них входило, Шила? Позаниматься парочку лет любовью — так? Я любил тебя, пусть сейчас в это и трудно поверить!
Теперь он искренне не понимал, что же могло привлечь его в ней тогда. На сей раз его мать не ошиблась.
— Наверное… Наверное, я тебя тоже любила… Ее губы внезапно задрожали. Она подбежала к Берни, и он обнял ее. Так, обнявшись, они и стояли посреди пустой комнаты, что некогда была их домом. И он, и она плакали.
— Ты прости меня, Берни… Просто все стало другим… Он согласно закивал: