— Гордон Браун был вашим другом? Вы с ним поссорились? Видимо, поэтому он был сегодня один? Вы думаете, он нарочно пустил машину со скалы? Это было самоубийство?..

Пораженная Ребекка онемела; вопросы сыпались как пулеметная очередь. Она не помнит, что отвечала; помнит только, что была благодарна отцу, когда он втолкнул ее в дом.

Это была сенсация дня, изобретенная одной из самых низкопробных газетенок. Фотография Ребекки с распущенными волосами, в коротеньких шортах появилась на первой полосе. «Несчастный случай или самоубийство?» — гласил заголовок, а в тексте ей был присвоен титул «крошки Лолиты».

Через неделю состоялось следствие, которое пришло к заключению, что это был несчастный случай, и та же самая газета сообщила об этом на двадцать первой странице.

Бедный Гордон, вспоминала Ребекка с грустью, у него не было надежды на счастье. Ее отец присутствовал на следствии, а затем все ей рассказал. Следователь по уголовным делам дал разъяснения в своем докладе. Гордон обратился в медицинский центр университета еще в мае, жалуясь на головную боль. Обследования обнаружили опухоль в области мозга. В понедельник, перед гибелью, он посетил специалиста в Лондоне, где ему сообщили, что операцию делать нельзя. Он знал, что его ожидает скорая смерть. Патологоанатом обнаружил, что у Гордона произошло обширное кровоизлияние в мозг и, по всей вероятности, он скончался до того, как его машина сорвалась со скалы.

Двое пожилых людей, говоривших с ним за несколько минут до трагедии, сообщили, что он жаловался на головную боль — от перегрева на солнце, как он сказал, — и намеревался ехать домой. Они видели, как он сел в свою малолитражку и, очевидно, собирался дать задний ход — рука его лежала на спинке сиденья и он смотрел назад. Но почему-то передача не сработала, и машина покатилась вперед и сорвалась со скалы.

— Дорогая, что с вами?

Ребекка открыла глаза, смахнула скатившуюся на щеку слезу и увидела, что на нее с сочувствием взирает дама, сидящая напротив.

— Все в порядке, спасибо, — проговорила она, возвращаясь к настоящему.

— Вы уверены? Вы очень бледны.

— Нет, нет, не беспокойтесь, — ответила она, пытаясь улыбнуться. Скорей бы оказаться дома, в своей спальне, но туда еще надо добраться…

Глава 4

Ребекка тихо вошла в дом и на цыпочках поднялась по лестнице. Было уже за полночь, но теперь, когда в доме малыш, Мэри и Руперт могут быть все еще на ногах. Ей смертельно не хотелось с кем-нибудь из них столкнуться.

Она закрыла за собой дверь спальни и прислонилась к косяку; сумочка и свертки упали на пол. Дрожащими руками она расстегнула пуговицы на платье, и оно тоже соскользнуло на пол. Она проковыляла по комнате как старуха и повалилась на узенькую кровать.

Точно раненый зверек, съежилась она в постели, зарывшись под одеяло. Обняв мягкую пуховую подушку, уткнулась в нее лицом и дала волю слезам.

Она все плакала и плакала, хрупкое ее тело содрогалось, а звуки рыданий поглощались подушкой. Проплакала она так до тех пор, пока наконец горло не осипло, а слез больше не осталось; тогда она затихла, но боль внутри не отпускала…

Она повернулась на спину, положив подушку под раскалывавшуюся голову, и стала бездумно глядеть невидящими глазами в потолок.

Бенедикт Максвелл, человек, которого она любила, женой которого надеялась стать, виноват в ее душевных и физических муках. Самое страшное из всего случившегося было то, что он сознательно — с преднамеренной жестокостью, с хладнокровной осмотрительностью — добивался именно такого результата.

Когда она впервые увидела его, то подумала, что встретила человека, уже знакомого ей. Какая же она дура! Конечно, Бенедикт казался знакомым. А почему бы и нет? У него такие же золотистые глаза, как у его младшего брата. Если б она не была так очарована, не проявила бы проклятой доверчивости, ее аналитический ум сумел бы вычислить сходство значительно раньше. Вместо этого она забила себе голову мечтами о любви и вечном счастье.

Ребекка тяжело вздохнула; впервые за все эти ужасные часы она ясно осознала свою глупость. Ведь все было так очевидно. Бенедикт едва заметил ее, когда их познакомили. И лишь когда Руперт назвал ее полным именем, он направил на нее свои мужские чары.

На следующий день Мэри пыталась предупредить ее, а Ребекка самонадеянно заявила: «Я знаю, он создан для меня, и даже если придется страдать, пусть так и будет». Слова оказались пророческими. Когда он пригласил ее в первый раз пообедать с ним, он задал ей вопрос о других поклонниках, на что она весело ответила, что, кроме него, у нее никого нет. Тогда ее еще озадачило, почему он сказал, что верит ей «на данном этапе». Она осознавала с горечью, что он намеренно нагнетал напряжение, чтобы потом побольней ударить ее, и она сама, о небеса, помогла ему в этом. Сколько реплик, которым она не придавала значения, приобрели для нее теперь роковой смысл!

Ребекка беспокойно ворочалась в постели; она хотела забыться сном, чтобы прекратить эти воспоминания, но сон не приходил. Память катила ее, словно по рельсам, от одного эпизода к другому: оживало каждое слово, виделся каждый жест. И что самое печальное — она сокрушалась при мысли, что никогда больше не испытает прикосновения его рук, тепла его губ, не испытает с ним неземного экстаза. Как сможет она существовать без него?

Пусть бы хоть не было этого рокового вечера, подумала она с горечью. Всецело принадлежать ему лишь для того, чтобы узнать, что он к ней равнодушен, что она, собственно, навязалась ему… Эта мысль разрывала ей сердце, смертельно унижала ее.

Когда уже сероватый свет озарил небо, Ребекка припомнила самое для себя унизительное: ведь это частично по ее вине дошло до самого худшего. Бенедикт был не прав насчет ее связи с его братом, не прав в своем к ней отношении. Но одно его замечание было абсолютно справедливым, она не могла не согласиться с ним. Он никогда не просил ее выйти за него замуж. Он подарил ей кольцо, и она тут же внушила себе, что он делает ей предложение. Она даже растрогалась оттого, что он отводил глаза, и решила, что это признак волнения.

Чувство стыда и униженности охватило ее. Теперь понятно, почему он не спешил назначить день свадьбы. Он никогда не намеревался на ней жениться. Он хотел отомстить за своего брата, а она, идиотка, дала ему в руки веревку, чтобы он ее, Ребекку, повесил.

Крик малыша нарушил утреннюю тишину. Ребекка замерла в своей постели. Джонатан требовал к себе внимания. Она взглянула на часы. Какая рань! Малыша кормят каждое утро в шесть тридцать.

Она слышала, как Мэри пересекла холл, и знала, что ей не избежать мучительных расспросов.

Через полчаса она была уже на ногах, потянулась — и тут же поморщилась от боли и опустила руки. Ее мышцы болели в тех местах, где прежде она никогда не знала боли. Просто результат бессонной ночи, заверила она себя, к любовному свиданию это не имеет никакого отношения. Нет, поправилась она: со стороны Бенедикта о любви нет и речи.