— Завтра же купи себе тетрадь! — не сказал, а приказал ей профессор.
— Хорошо, — кивнула Габриэла и тут же вздрогнула как от боли, когда ее собеседник — непреднамеренно, но очень чувствительно — задел еще одну ее рану:
— Ты никогда не пробовала вести дневник, Габи?.. С точки зрения самого профессора, это был совершенно невинный вопрос, но, увидев изменившееся лицо Габриэлы, он сразу подумал: «Разговаривать с ней — все равно что бродить впотьмах по минному полю».
— Н-нет… То есть вела раньше, но… Сейчас я больше ничего не записываю.
Спросить, почему, профессор не осмелился. Он уже увидел, что для Габриэлы это тоже болезненная тема, и был поражен тем, как много в ее молодой душе незаживших шрамов и кровоточащих ран.
— А что тебе нравится больше — поэзия или короткие рассказы? — вернулся он к вроде бы безопасной теме, надеясь, что тут не будет никаких сюрпризов. Впрочем, в глубине души старику нравилось разговаривать с Габриэлой, и он надеялся, что сможет как-то помочь ей успокоиться и прийти в себя.
И еще ему нравилось просто сидеть рядом с ней — такой молодой и прелестной. Габриэла чем-то напоминала профессору его покойную жену Шарлотту, с которой он познакомился, еще когда сам учился в Вашингтонском университете. Они поженились через неделю после выпуска и прожили душа в душу без малого сорок лет. Единственное, о чем жалел профессор, это о том, что они с Шарлоттой не могли иметь детей. Со временем их заменили студенты и ученики. Шарлотта тоже преподавала — правда, не литературу, а теорию музыки и основы композиции. В их квартире в университетском городке всегда было весело и шумно. Даже в свободное от занятий время Шарлотта постоянно музицировала или сочиняла стихи, которые тут же перекладывала на музыку и исполняла, аккомпанируя себе на чем попало — на рояле, на гитаре, иногда даже на простой расческе.
Обо всем этом профессор рассказал Габриэле, и она печально улыбнулась, не в силах скрыть своей зависти.
— Должно быть, ваша жена была удивительным человеком, — сказала она, и профессор кивнул.
— Да, — подтвердил он. — Как-нибудь я покажу тебе наши старые фотографии. В молодости Шарлотта была очень красива; когда мы поженились, все молодые люди завидовали мне просто до чертиков. Нам тогда было по двадцать с небольшим, мы были молоды и счастливы. Вся жизнь лежала перед нами, и сейчас я жалею лишь об одном — о том, что Шарлотта ушла так рано.
Потом он спросил, сколько лет Габриэле, и, когда она ответила, с улыбкой потрепал ее по плечу своей невесомой, будто пергаментной ладонью.
— Ты даже не понимаешь, какая ты счастливая, — сказал он. — Молодость — это самая прекрасная пора в жизни человека, и не стоит попусту расходовать ее на сожаления по поводу и без повода. У тебя впереди еще много счастливых лет — много радости, много удач, много прекрасных и удивительных встреч. В двадцать три года надо спешить вперед, а не оглядываться назад.
Но Габриэла не могла не оглядываться назад. Прошлое тяжким грузом лежало у нее на плечах, сдавливало грудь и путалось в ногах, не позволяя не то что идти дальше, а даже ползти на четвереньках.
— Иногда это бывает очень трудно, — произнесла она задумчиво. — Хотя бы ради тех, кто остался в прошлом.
— Все мы порой возвращаемся к воспоминаниям. Секрет в том, чтобы делать это не слишком часто. Надо уметь выбирать — все дурное пусть остается в прошлом, а все хорошее надо брать с собой в будущее, — возразил профессор, и Габриэла подумала о том, что плохого в ее жизни было, пожалуй, чересчур много, а хорошего — мало. Да, она узнала счастье, но оно кончилось слишком быстро, и теперь даже воспоминание о нем было ужасным.
Но каков профессор! Вся жизнь была у него уже позади, однако он отнюдь не впал в уныние, а, напротив, продолжал смотреть в будущее с оптимизмом. Он не утратил ни своего искрометного юмора, ни юношеской энергии, ни жадного любопытства, являя собой пример, достойный всяческого подражания.
Все обитатели пансиона были хорошими, добрыми, внимательными людьми, но слишком любили поговорить о своем пошатнувшемся здоровье, о пенсионных пособиях, которых вечно не хватало, о недавно умерших друзьях, о погоде, состоянии нью-йоркских тротуаров и обилии на них собачьих куч. Профессор подобных тем избегал почти демонстративно, зато его очень интересовала Габриэла, ее будущее и ее дела, за которые он переживал едва ли не больше, чем за свои.
В тот день они засиделись в гостиной допоздна. Профессор терпеть не мог карты и никогда не садился играть в бридж с миссис Розенштейн и остальными, зато он обожал домино и с удовольствием обучил Габриэлу этой игре. Они сыграли несколько партий подряд. Габриэла все их проиграла, но это не испортило ей удовольствия. Поднимаясь к себе наверх, она думала о том, как неожиданно изменилась ее жизнь. Профессор оказался удивительным человеком. С ним ей было очень интересно. Возраст профессора Габриэлу ничуть не смущал — она не променяла бы его ни на кого другого. Этот чуткий, деликатный и оптимистичный старик мог дать сто очков вперед любому юнцу вчетверо моложе себя. Следующей встречи с ним Габриэла ждала с нетерпением и, уже ложась спать, пообещала себе, что завтра же купит тетрадь и попробует написать что-нибудь для профессора.
Об этом своем намерении она и сообщила профессору утром следующего дня, когда шла на работу в кафе. Вечером профессор Томас заглянул к Бауму и первым делом спросил Габриэлу, осуществила ли она свое намерение.
Сначала Габриэла даже не поняла его. День выдался хлопотливый, и с самого утра она даже ни разу не присела.
— Какое? — рассеянно уточнила она, занося в блокнотик заказ: яблочный струдель, кофе и сливки с сахаром и лимоном.
— Ты купила тетрадь? — сурово спросил профессор, и Габриэла лукаво улыбнулась ему.
— Да, сэр, — ответила она. — Я купила тетрадь и шариковую ручку. Скажу вам больше — у меня, кажется, появилось вдохновение.
— Я горжусь тобой, — сказал старик. — Надеюсь, оно не пропадет к тому времени, когда ты вернешься домой и сядешь за письменный стол.
— Когда я прихожу к себе, у меня уже совсем не остается сил, — пожаловалась Габриэла. — Ведь я заканчиваю в двенадцать, а иногда и позже.
Вдобавок она еще не оправилась от потери крови. В больнице ее предупредили, что может понадобиться несколько месяцев, однако Габриэла не хотела, чтобы об этом кто-нибудь знал. Профессор Томас совершенно не был расположен выслушивать ее отговорки.
— Тогда пиши по утрам, — заявил он не терпящим возражений тоном. — Если ты действительно хочешь стать писательницей, то должна научиться работать каждый день. Это очень полезно. Развивает необходимую усидчивость, неплохо тренирует воображение. Как птица не может не летать, так и настоящий писатель не может обойтись без привычки постоянно работать. Пиши ежедневно — только так можно добиться чего-нибудь путного, — повторил он и посмотрел на нее с притворной строгостью. — А теперь, мисс, ступайте и принесите мне мой струдель и кофе.