* * *
Владимир Мономах исподлобья глядел на приведенного к нему иноземца. Когда чуть свет ему доложили, что глубоко заполночь дворцовая стража нашла в лесу близ Выдубечского монастыря всю троицу благородных господ, прибывших с севастой, готовых устроить друг меж другом смертоубийство, Великий князь только что дара речи не лишился от удивления. Когда же командир разъезда ночной стражи к тому добавил, что один из них в голос крикнул про, не к ночи помянуто будет, зловещее Бюро Варваров, люди коего в чужих землях шныряют, точно крысы подвальные, да все вынюхивают, выглядывают, самое, что ни на есть сокровенное вызнают, тут Мономаху и совсем худо сделалось.
Опознать крикуна было делом плевым, и вот теперь тот стоял пред государем русов, вперив в него немигающий, холодный, точно ледяная сосулька, взгляд.
— Ну что? — обернулся Мономах к толмачу. — Переведи ему, что коли сознается, да все как есть, до крупицы изложит, то пощажу я его и смертью лютой казнить не буду. А ежели нет, на кол посажу, иным татям [60] на устрашение.
— Казнить и миловать — воля ваша, — не сводя жесткого взгляда с Великого князя, проговорил Анджело Майорано. — Мне себя корить не в чем. Те вины, что на мне есть, выложу без утайки. А чего не было — на себя не приму.
Переводчик в одеянии монаха-василианина бойко превратил звучную итальянскую речь в русскую, стараясь, по возможности, сохранить интонации сказанного.
— Какой хороший мальчик! — раздалось у него в голове. — Видать, уже объяснили, шо чистосердечное признание смягчает кожу спины и препятствует образованию рубцов и шрамов.
— Вас интересует, отчего я кричал: «Бюро Варваров»? Могу сказать. Да оттого, что в этом самом Бюро меня принудили согласие дать, что ежели вдруг сын ваш Мстислав, оженившись, прелестным напевам женки своей угождать не станет и василевсу Иоанну не покорится, то этак тихонечко его порешить.
— Разумеешь ли ты, что говоришь? — процедил Мономах. Вдыхаемый им воздух начал казаться князю до невозможности густым, и грудь тяжело вздымалась при каждом вдохе.
— Отчего же нет? Ясное дело, разумею. Сами посудите, — как ни в чем не бывало продолжал Майорано, — я ведь не ромей, родился в той самой земле, где Ромул брата своего прирезал. Долгие годы на море разбойничал. И за Магомета, и за Христа кровь проливал, по большей мере чужую, но и своей немало. Не так давно бросить решил, купил себе корабль, начал товары возить, паломников в Святую землю…
И вот ни с того ни с сего в Херсонесе меня хватают, припоминают старые грехи и говорят: «Когда сослужишь нам службу, и корабль тебе вернем, и наградим. А нет — то живьем в стену замуруем». Выбор невелик. Ну да я убивать-то сына вашего не желал, мне бы от соглядатаев избавиться было.
— О ком речь держишь?
— Ну, так понятное дело. О Вальдарио Камдиле и спутнике его. Их ведь там, в Херсонесе, тоже в каменный мешок кинули, а потом вдруг глянь — они в свите у госпожи севасты оказались.
— По твоим словам, они тоже Бюро Варваров подкуплены?
— Ну, подкуплены или иным каким средством принуждены — того я не скажу, врать не буду. А только замешать их в это дело у Бюро Варваров прямой резон имеется. Что я, что дон Вальдарио — фрязины, он так и вовсе сицилийского короля родич. Дружок его вообще невесть из какой земли. Одно ясно — не ромей. Не скажу, на вас ли они охотились или на второго вашего сына. Но только когда бы случилось смертоубийство, то вышло бы, что ромеи с их василевсом ни при чем. Это ж фрязины злоумышляли.
— Стало быть, и ты, и содруги твои на семью мою ножи точили?
— Когда б я точил, то уже бы в ход пустил, он у меня завсегда острый. А я бежать хотел. Нашел себе здесь полюбовницу, чтоб у нее по перву делу укрыться, а они меня выследили. А тут еще и турмарх этот.
— С ним-то что? — резко осведомился Великий князь.
— С ним-то ничего, я ж, когда кричал, как раз у него заступничества искал. Да вот в чем беда-то, турмарх этот Никотеи полюбовник. Право сказать, так он ее обожает, что стоит ей на кого глянуть, так он сразу того и убить готов. А севаста, как на грех, в последние дни на него и не взглянет, а меня привечает. Я ей разные истории о далеких землях сказывал, ну и всякое такое. А Гаврасу почудилось, что она его на меня сменяла. Ну, он и взъярился. И меня, и ее жизни лишить хотел.
— Не, ну как, сволочь, излагает, — возмутился Лис на канале закрытой связи, — и хоть бы глазом моргнул! Вот те и «не вывернется»!
— …Девицу вон как оглушил — чуть жива осталась.
— А она говорит, будто ты ее.
— Так он же из кустов со спины выскочил, меч наголо. Я к дереву отпрянул, а он подружку мою по затылку — хрясь! Она и понять-то ничего не успела.
— А гривна, севасте дареная, в том месте откуда взялась?
— Ума не приложу! Да я так и не видел ее вовсе. Нечто и впрямь там оказалась? Эк оно все заковыристо!
Владимир Мономах кинул на собеседника недовольный взгляд. Тот казался утомленным, но вовсе даже не встревоженным. Будто все, что донимало Мултазим Иблиса в эту минуту — бессонная ночь. Он видел, как багровеет лицо Великого князя при его словах, и чем дальше, тем больше. Увиденное несказанно радовало Анджело Майорано. Теперь он мог достойно расквитаться с обидчиками за пережитое сегодня ночью.
— Если государь пожелает, — опережая возможные расспросы, вновь заговорил капитан «Шершня», — то я кое-какие размышления свои изложу, может, вздор, а может, вам и пригодится.
— Давай говори, — процедил Владимир Мономах.
— Севаста Никотея — девушка, что душой кривить, весьма прельстительная и василевса ромейского племянница. Да только мать-то ее — известная мятежница, и сама Никотея при дворе жила из милости. А за бесплатные милости порою очень дорого платить надобно.
— Толком говори! — оборвал его Мономах.
— Говорю толком, ни слова лишнего. — Мултазим Иблис выставил перед собой ладони, точно огораживаясь от несправедливых упреков. — Константинополю очень нужен мир с Киевом. Для того они севасту вроде бы как в странствие и отправили. Удастся ей сына вашего обаять да на себе женить — быть тому миру и дружбе, не удастся — на то Бюро Варваров фрязинов наняло. Как ни кинь — а все клин выходит. Даже если Никотею в чем и заподозрят — не велика потеря.
Ну, а что севасту, племянницу самого василевса тронуть посмели, так на то Симеон Гаврас с войском имеется. Чуть вы за порог, а он тут как тут. Не удивлюсь, если войско его уж из Херсонеса в ваши земли путь держит. Одно только не учли. Что самого Гавраса страсть так обуяла, что он про долг и отечество — про все забудет.
Мономах хмуро поглядел на умолкнувшего фрязина. Нарисованная им картина была очень похожа на правду, во всяком случае, вполне могла ею быть.
— Увести покуда, — тихо скомандовал он, поднимаясь с места. Владимир Мономах подошел к двери, и ждавшие за нею отроки приветственно распахнули створки перед Великим князем. — За мною не идите, — скомандовал тот свите, — думу буду думать.