— Ваше величество! — Дежурный флигель-адъютант в морской шинели козырнул, входя в павильон. — По вашему приказанию госпожа Сорокина доставлена.
Капитан первого ранга вытянулся, продолжая рапорт:
— Осмелюсь доложить, при досмотре в канцелярии вышеозначенная госпожа Сорокина предъявила ею спасенное и привезенное на Родину знамя Либавского пехотного полка.
— Предъявила, говорите вы? — не поворачиваясь, уточнил он.
— Так точно!
— Что ж, не держите ее на морозе, пусть войдет. Когда вы мне понадобитесь, я позову.
— Слушаюсь, ваше величество! — козырнул моряк, четко поворачиваясь на месте и отворяя двери. — Входите, сударыня!
* * *
Генриетта Сорокина стояла за дверью, нервно кусая губы и вслушиваясь в каждое слово, доносившееся из зала. Ей казалось, что холод не чувствуется, но она то и дело разминала пальцы не столько, чтобы согреться, сколько пытаясь сбросить охвативший ее невнятный, почти мистический ужас.
Когда восемь лет назад еще гимназисткой она примкнула к боевой организации эсеров, мысль об убийстве царя казалась ей настолько восхитительной, что юная девица каждый день репетировала перед зеркалом, как стреляет в ненавистного душителя народа России или бросает в него самодельную бомбу. Но руководство организации распорядилось иначе. Делу освобождения трудящихся нужны были не только бойцы, но и те, кому предстояло выхаживать раненых товарищей. Спустя два года после окончательного подавления восстания, начавшегося в Петербурге с «Кровавого воскресенья», она уже получила свидетельство милосердной сестры и работала в хирургическом отделении в больнице для бедных. Это давало не только обширную практику, но приучало к постоянному виду крови и позволяло вдосталь запасаться необходимыми медикаментами.
Начало войны все изменило. Центральный Комитет эсеров решил отложить активную борьбу, покуда враг топчет российскую землю. Сейчас на первое место ставилась агитация в армии, формирование ударного отряда будущей революции.
Генриетта Сорокина ушла на фронт добровольцем. Очень скоро ей довелось убедиться, насколько бездарны царские генералы. Две российские армии, каждая из которых в отдельности превосходила наскоро сформированные части немецкого ландвера Восточной Пруссии, были разодраны в клочья, как ватная кукла разъяренным псом. Среди многих тысяч попавших в плен была и она.
Война окончилась для нее, едва начавшись, оставив на ноге отметину от прусской шрапнели. Попав в санитарный барак лагеря для военнопленных, Генриетта впала было в отчаяние и, уже не скрываясь, костерила и кровавого царя, и шпионку-императрицу, и вора Распутина. Неведомо, как бы далее жила она в неволе, когда б не удачный случай.
Один из санитаров, обслуживающих барак, приказал ей заткнуться и не болтать почем зря. Однако вечером, меняя повязку, он тихо сообщил Генриетте, что тоже состоит в партии эсеров. Вместе они разработали план уничтожения «бездарного негодяя», ведущего страну к гибели. Правда, оставалась загвоздка — добраться до императора. Но здесь вновь помог случай, во всяком разе так убеждала себя госпожа Сорокина. Как-то ночью ее боевой товарищ прокрался в барак и начал возбужденно шептать ей на ухо, что только что, раздевая умершего от ран офицера, обнаружил на теле у того полковое знамя. Чем не повод для того, чтобы добраться до царя? Империи нужны героини! Раз так, кто ж станет обыскивать новую Жанну Д'Арк?
А удача все продолжала улыбаться заговорщикам. Расторопному санитару удалось привлечь к делу одного из офицеров лагерной охраны, тоже социалиста. С его помощью сестра милосердия Генриетта Сорокина была внесена в список лиц, подлежащих возвращению на Родину полиции Красного Креста. Дорога в Петроград заняла больше двух месяцев, что не так уж много в условиях военного времени.
В последние дни сестра милосердия втайне молила Бога, чтобы он позволил ей явиться к царю 9 января, то есть ровно через десять лет после расстрела толпы, идущей с петицией к Зимнему дворцу. «Не мир принес вам, но меч», — шепотом повторяла она, подбадривая себя.
Однако Всевышний, точно желая в который раз посеять сомнение в своем существовании, не прислушался к мольбам, и корабль запоздал. И вот теперь она стояла у порога, ощущая в кармане шинели тяжесть короткоствольного пистолет и осознавая, что от заветной цели ее отделяет лишь эта нелепая дверь.
* * *
— Входите, сударыня! — Капитан первого ранга насторожился и склонил голову, пропуская сестру милосердия в зал.
Генриетта Сорокина явственно увидела перед собой ставшего к ней спиной человека в наброшенной на плечи шинели полковника лейб-гвардии Преображенского полка.
«Точь-в-точь как на картине Серова, — внезапно отметила она, но тут же отогнала эту неуместную мысль. — Ну что ж он не поворачивается? — нервно подумала эсерка, глядя, как углубленный в свои мысли император, словно позабыв о ее присутствии, смотрит в окно. — Впрочем, может, так и лучше. — Ей представились глаза Николая II в тот момент, когда она будет нажимать на спусковой крючок. — И впрямь лучше, что он не видит судьбу, застывшую за его спиной. Иначе, — с тоской призналась себе Генриетта, — рука может дрогнуть».
— Ну что же вы? Подойдите, — не поворачиваясь, бросил преображенец.
Госпожа Сорокина глубоко вздохнула, силясь унять нервную дрожь, и замерзшими руками потянула пистолет.
— Смерть тирану!
— Ну, нет! — раздалось у нее за спиной. — С этой фразой мы уже убивали. Оригинальнее надо шо-нибудь придумать. А то как дети в школе будут запоминать, кто кого убил?! Никакой фантазии! Мадемуазель, вы плохо подготовились к теракту!
Сухой щелчок, раздавшийся вместо выстрела, подтвердил прозвучавшие за ее спиной слова. Генриетта повернулась, как ей показалось очень быстро, и вновь спустила курок — с тем же эффектом. Рядом с ней, облокотясь на колонну, стоял высокий худощавый офицер в мундире лейб-гвардии Атаманского казачьего полка.
— Уважаемая Шарлота Корде, — двумя пальцами беря пистолет за ствол и легко выворачивая оружие из ее заледеневшей руки, проговорил он, — вынужден разочаровать вас, без вот этого, — он развернул ладонь, демонстрируя отливающую тусклым латунным блеском кучку патронов, — сия хреновина не стреляет. Пока вы знамя с бюста скручивали, я зубки у вашего чертика из табакерки на всяк случай повыдергивал. А теперь позвольте представить вам чудом спасенную жертву — полковник Лунев, контрразведка.
* * *
Особняк в Брусьевом переулке спешным образом приводился в порядок после набега жандармерии. Окрестный люд, взбудораженный известием о громкой сваре, учиненной в столь знаменитом месте, топтался у забора барского дома, то ли надеясь услышать какие-либо новые пикантные детали и подробности, то ли ожидая своими глазами увидеть продолжение вчерашнего скандала. На Литейном шептались, что Распутин воспылал страстью к невесте ротмистра Чарновского, а когда тот отказался уступить ему прелестницу, подослал к нему убийц. Их-то и арестовала вчера доблестная жандармерия после упорной перестрелки. Об этой новости уже в полный голос судачили поблизости, в офицерском собрании, превознося доблесть Чарновского, бдительность Лунева и ругая на чем свет Распутина и его августейших покровителей.