Сердце начальника милиции стучало, не унимаясь, как телеграфный аппарат, выбивающий на ленте недобрую весть.
«Что ж я делаю? Ведь она контра! — с тоской и необъяснимой жалостью к собственной особе подумал бывший красный командир. — Ведь в прежние — то годы…» Он оборвал мысль, не желая вспоминать кровавый чад совсем недавних лет.
«Нет, она не такая. Не Таисия стреляла мне в спину из — за ворот. — Он поскреб между лопаток то место, куда тюкнула маленькая тупорылая пуля. Будь тогда у барышни не кургузый дамский браунинг, а, скажем, наган, не попади она в сабельную портупею — не сидеть ему здесь сейчас за столом. — Нет, не такая! — еще раз повторил Судаков. — Она… — Он не нашёл что сказать, решительно встал, вновь наполнил чашку парным молоком, выпил его залпом, точно водку, и потянулся за гимнастеркой. — Как бы ни было и что б там потом ни случилось, нельзя допустить, чтоб она пострадала!»
Милиционер застегнул ремень, вложил в кобуру наградное революционное оружие.
— Ты далеко? — окликнула его зашедшая в дом супруга. — рань же несусветная!
— Не понимаешь — не говори! — оборвал ее Судаков. — Дела есть.
Он вышел на улицу и зашагал к Дому народной милиции — бывшему полицейскому околотку. Там в массивном, доставшемся от прежних хозяев сейфе с отбитым двуглавым орлом хранились чистые бланки паспортов.
Дежурный, увидев хмурого начальника, подскочил, едва не выронив винтовку. Но тот лишь кивнул в ответ на приветствие и прошел к себе в кабинет.
День тянулся долго. Судаков наврал жене — никаких дел у него в то утро не было, да и вообще, в сравнении с другими уездными городками, в Елчанинове царили тишь и благодать. Когда б не опаска, что где — нибудь в округе вновь объявятся банды разбойного сброда, и вовсе стоило бы сократить численность городской милиции с двенадцати человек этак до пяти.
Когда наконец день перевалил за середину, Судаков поглядел на трофейную луковицу часов Павла Буре и, положив в нагрудный карман два пропечатанных чистых бланка, отправился в клуб. Кружки, большинство из которых вела Таисия Матвеевна, закончили работу, а до вечернего синематографа оставалось часа два. Пройдя по коридору, Судаков огляделся — совсем как в былые времена, когда с дружками таскал яблоки из сада отца Георгия. В коридорах было пусто. Он толкнул дверь.
Женщина стояла у окна, сцепив за спиной руки. Начальник милиции покачал головой и чуть кашлянул, чтобы привлечь к себе внимание.
— Простите, я задумалась. — Таисия Матвеевна повернулась, и ее лицо осветилось чуть застенчивой улыбкой.
— Таисия Матвеевна. — У Судакова перехватило дыхание. Не зная с чего начать, он вновь повторил: — Таисия Матвеевна…
— Я слушаю вас, Петр Федорович. Варвара сказала мне, что вы хотели со мной о чем — то поговорить?
— Да… — чувствуя себя, будто на уроке у доски, промямлил Судаков.
Он набрал побольше воздуха в грудь, как — то само собой расстегнул пуговку на вороте и выдохнул резко:
— Дело у меня к вам. Можно сказать, секретное. Ну, в общем, сами понимаете…
— Признаюсь честно, нет.
— Уезжать вам отсюда надо, Таисия Матвеевна.
— Куда? Для чего?
— Куда — о том мне лучше не знать. — Начальник милиции вдруг почувствовал какой — то странный, неизвестный ему доселе страх.
Преодолевая сковывающее язык волнение, он продолжил:
— К вам тут вечор товарищ один приходил…
— Да, мы пили чай.
— Я знаю, — перебил Судаков. — А затем он убежал, точно вы его из самовара окатили.
— Товарищ действительно спешил, но я не понимаю, к чему вы клоните.
— Это товарищ из ГПУ. Он — клоп въедливый. Коли зацепился — ни в жизнь не отстанет. И даже я вас тут защитить не смогу. Потому не спрашивайте ни о чем, собирайтесь с дочерью скоренько и уезжайте. Я и паспорта заготовил — какое имя скажете, такое и впишу. Только побыстрее, а то неровен час вернется… Тогда все, пшик. Оно, как говорится, плетью обуха не перешибешь.
— Я вас решительно не понимаю. — Глаза учительницы были наполнены страхом.
Странным образом Судаков все более ощущал, что нервная дрожь стоявшей перед ним женщины передается ему.
— А чего тут понимать? — досадуя на себя, угрюмо процедил начальник милиции. — Звать — то вас не Таисия Матвеевна, а Татьяна. Уж простите, не знаю, как по батюшке. Вас еще в девятнадцатом году опознали. Из бывших один, полковник. В Ставке служил у государя — императора. Рассказывал, что с мужем вашим в академии учился. Его словам тогда я ходу не дал, да только ж и помимо меня начальство имеется. Этому товарищу из ГПУ, который у вас чаи гонял, очень подозрительной ваша личность показалась. Ему в каждом, кто не из рабочих и крестьян, шпионы Антанты видятся. А ваши — то корни прям как у дуба — по земле стелятся, даже искать не надо.
— Что вы имеете в виду?
— А то, уважаемая… — Судаков замялся, не зная, как именовать собеседницу, — что в губернии на милицейских курсах нас учили, как по внешним признакам законспирировавшихся врагов рабочего класса вызнавать. Ну там, всякие жесты особые, манера поведения. Скажем, кавалеристы из бывших ногу на ногу кладут таким образом, будто опасаются шпорою порвать штанину.
— И что с того?
— А то, что в Смольном институте благородных девиц барышням на уроке было велено держать руки за спиной, вот совсем как вы держали, когда я вошел. Таким способом достигались сразу две цели: у девиц вырабатывалась прямая спина, а во время урока они всяких чертиков на полях не рисовали. Я понятно излагаю?
Таисия Матвеевна побледнела.
— Да вы не бойтесь. Я ж то вижу, что никакая вы не враг, а уж дочь ваша — и подавно. Отлично понимаю, что вы жизнь спасали и лишь потому таились. Но только и вы поймите — что могу, я готов для вас сделать сию минуту, а большее — уж не взыщите — не в моих силах.
— Но… — чуть шевеля губами, спросила она, — зачем вы это делаете для меня?
— Так сами подумайте, — радуясь, что не краснеет, начал Судаков, — если ГПУ вас словит, очень скоро выяснится, что я знал о том, кто вы есть на самом деле, а мер не принял.
— Вам никто не мешает их принять, — внезапно успокаиваясь и как — то внутренне распрямляясь, тихо проговорила учительница. — А кроме того, если нас с дочерью задержат с этими паспортами, то вас арестуют не за бездействие, а за помощь жене белого генерала.
— О как! — Судаков нервно сглотнул и сжал кулаки. — Так что ж вы предполагаете делать?
— Пока не знаю, — все так же твердо и без капли прежнего страха вымолвила женщина. — Как бы то ни было, спасибо вам за все.
Начало мая 1924
Профессор Дехтерев не спеша выпил содержимое стоявшего на кафедре стакана, стараясь во время этой небольшой паузы оценить реакцию членов комиссии. Шесть лет назад только нелепая случайность помешала добраться до Крыма, чтобы сесть на французский пароход и отплыть на родину Дидро и Вольтера — туда, где его уже ожидало место главы лаборатории клинической психиатрии Лионского университета. На станции в Белгороде у него украли саквояж. Профессор хотел заявить о краже, но сам попал в кутузку как буржуйский прихвостень. Через три недели его освободили: около города шли бои, и ему — профессору медицины — пришлось идти работать в полевой госпиталь красных. Дехтерев был уверен, что весь мир сошел с ума, что все эти латышские стрелки, комиссары в кожанках и матросы в бушлатах нараспашку — и есть лик будущей России. Ужас! Кошмар! Всадники апокалипсиса. Однако же конец света отложился, и ангел не вострубил.