— Да, знакомая история, — кивнул Рошаль.
— Ну да. Так вот. Таких ловкачей Згурский в тыл не отправлял. Он сам их перевязывал, варил им какие — то диковинные снадобья, а затем выставлял их на бруствере окопа, да так, чтобы со стороны казалось, будто это наблюдатель рассматривает вражеские позиции. Ясное дело, очень скоро по «наблюдателю» открывали огонь. Некоторые выживали, некоторые — нет. Но огневые точки всякий раз удавалось засечь точнейшим образом. Очень скоро в полку Згурского перевелись желающие играть в такие игры.
— Жестокий метод, но эффективный. А что за снадобья? Они как — то влияли на волю солдат? Устраняли страх?
— Да кто их разберет. — Водитель аккуратно повернул баранку. — Згурский рецепты из Китая привез.
— Он что же, служил в Китае?
— Шутите? Да рота Згурского в девятисотом году первой ворвалась в ворота Пекина!
Начало мая 1924
Свой путь в революцию Василь Гуцуляка начал в тысяча девятьсот шестом году, когда семнадцатилетним приказчиком в магазине готового платья братьев Штирнер в родном Каменец — Подольском взломал кассу и попытался улизнуть с деньгами. В округе было неспокойно. То и дело в окрестностях города, да и в нем самом появлялись группы таинственных экспроприаторов. Они налетали с наганами и браунингами в руках на банковские и почтовые конторы, на приличные магазины, и исчезали с изъятой наличностью задолго до прихода полиции.
Василь Гуцуляка решил, что ограбление спишут на этих самых наследников Устима Кармелюка, [14] и все обойдется. Для пущей достоверности Василь устроил в магазине разгром, разбил витринное стекло, да вот незадача — порезался осколком. По следам крови похитителя — самоучку обнаружили уже утром. И отправился бедолага махать кайлом в Нерчинск. Там — то и нашлись добрые люди, разъяснившие, что грабеж, по сути, вовсе не грабеж, а стихийный протест против несправедливого распределения капитала и угнетения человека человеком. И стал Василь Гуцуляка идейным революционером — членом Российской социал — демократической рабочей партии большевиков — с тысяча девятьсот седьмого года.
В революционном порыве, стараясь походить на своего первого учителя социалистических истин, Иосифа Каца, отбросил он никчемную часть отцовской фамилии и стал именоваться гордо, по — боевому — Василий Гуц. Вихри семнадцатого года закружили его, сделали комиссаром рабочей дивизии, но та была разгромлена в пух и прах, а целый полк ее, наплевав на его увещевания, с оружием и артиллерией перешел к Деникину. Чудом спасшийся Василий Гуц едва не попал под революционный трибунал. Помогли репутация старого большевика и потребность зарождающейся Красной Армии в надежных кадрах, полных пролетарской ненависти к угнетателям. Василий Гуц возглавил уездную, а затем и волостную Чрезвычайную комиссию и теперь высоко нес звание особоуполномоченного ГПУ.
В то утро высоко нести звание удавалось с большим трудом — оно давило на похмельную голову, клещами сжимало виски и колом стояло в горле. Едва ответив на приветствие спешащих по делам подчиненных, Василий Гуц прошествовал в кабинет, любовно поправил дорогой подарок московских товарищей — портрет Ильича и, усевшись за стол, собрался работать с корреспонденцией. Разложив пакеты в три ряда, он стал тыкать в них пальцами, шепча под нос детскую считалку — решая, с какого начать. Это действие у руководителя волостного ГПУ стало своего рода ритуалом.
Палец остановился, Гуц перевернул конверт:
— Ого! Из Москвы! С самой что ни на есть Лубянки!
Давненько, давненько не получал он писем аж с верха. Аккуратно, точно и сам конверт мог содержать ценную информацию, вскрыв пакет, гэпэушник углубился в чтение.
«…Приказываю предпринять самые решительные и скорые меры по установлению места жительства и личности Згурской, в девичестве Кречетниковой, Татьяны Михайловны».
Старый чекист торопливо, но внимательно прочитал возраст и приметы особы, умудрившейся заинтересовать высокое руководство.
«Так — так», — у него екнуло сердце.
«…см. Вложение 1», — гласила краткая, но красноречивая надпись в графе «Внешние данные».
Гуц вновь полез в конверт и достал отпечатанный типографским способом лист с карандашным портретом.
— Так — так, — повторил он. — Вон оно, значит, что!..
С «картины неизвестного мастера» на гэпэушника внимательно и печально смотрели знакомые глаза.
— Таисия Матвеевна, наделе, получается, Згурская Татьяна Михайловна. Уж не жена ли тому Згурскому, который при Деникине наших из Камышина выбил?
Он открыл ящик стола, достал массивный золотой портсигар с гербом под княжеской короной. Уже в который раз начальник ГПУ собирался бросить курить, но только принимал он решение, случалось что — нибудь такое, что без папиросы не обойтись никак.
«Что же теперь следует предпринять? — думал он, разминая в пальцах довоенный еще «Дукат», реквизированный на одном из нэпманских складов. — В приказе ясно сказано: «Установить местонахождение, задержать и препроводить в Москву». Но ведь она ж ведьма! Как ее задержишь? Разве только спящей взять? Руки связать, рот заткнуть, на голову мешок — чтоб ничего сделать не смогла… Так, стало быть, и поступим».
«…При задержании не причинять никаких неудобств».
«Ишь ты! Хорошо им писать «не причинять». А как же нет, когда оно так? Ничего, авось товарищ Дзержинский простит…
В конце концов, бить и увечить не будем, а это уж, извините, барышня, не по злобе, а из ситуации исторического момента и из суровости революционного времени. Щас надо будет перезвонить Судакову, чтоб не спускал с нее глаз… — Гэпэушник осекся. — Нет, Судакову звонить не надо. Он по линии этой особы слаб, — она его как есть околдовала. Ишь, как он радовался, когда я вернулся, несолоно хлебавши!»
При воспоминании о вчерашней ночи у Василия болезненно сжало виски.
«Судакова в известность ставить нельзя. Ненадежен! Сам поеду!»
Май 1924
Болеслав Орлинский стоял в окне и глядел, как по Гороховой под звук фанфар марширует оркестр Электротехнической школы. Над колонной реяли художественные флаги — высокий знак победы на конкурсе военно — духовых оркестров. Теперь по музыке можно было сверять время — ровно в четыре, когда заканчивались лекции, курсанты проходили маршем, радуя ленинградцев бравурными мелодиями.
Когда — то ему, уроженцу Варшавы, потомственному дворянину Владимиру Орлову, до одури хотелось перебраться в столицу империи, стать тайным советником и, кто знает, может быть, даже сделать карьеру при дворе. Лет десять назад казалось, что все складывается как нельзя лучше. Гражданский чин его — статский советник — приравнивался к полковничьему, начальство было им весьма довольно, и перспективы открывались самые радужные. Когда б не война, когда б не революция…