Решил навечно остаться ребенком. Не перечь мне! — Лун Ван пресек попытку умудренного годами воеводы открыть рот. — Твои здешние годы — ничто! Я знаю все, что ты можешь сказать. Ты уже не в первый раз говоришь эту чушь: рядом с ней ты чувствуешь, что у тебя есть сердце, что ты живой. Что ты мелкая букашка, а не могучая стихия… — Голос старца гремел набатным колоколом.
Тогда в Тарсе храбрый воин сумел покорить сердце принцессы — история столь обыденная, что и вспоминать о ней скучно. Как водится, отец прелестницы не горел желанием отдавать единственную дочь за безвестного чужака. Ни доблесть, ни богатство не имели значения. Царю Тарса нужен был союзник, который смог бы при случае защитить его никчемный городишко от нападения. Ты все еще ничего не вспомнил, Юй Лун?
Федор Згурский хмуро посмотрел на старца.
— У меня были видения о древнем городе и схватке с драконом, — медленно, словно через силу, признался он. — Но то был морок. Уж не ты ли, Лун Ван, навел его?
— Нет, не я. Мы, Луны, выше мелкого людского коварства. Хотя порою и способны на хитрости — вот как ты тогда. Я напомню тебе, что сталось дальше. Ты уехал за городские стены и там вновь обратился в дракона. И с неистовством начал разорять царя Тарса: сжигать его посевы, вырезать стада, пугать рыбаков, не давая им выйти в море. Тогда жители города взмолились, прося государя найти управу на чудовище, а один из местных жрецов — твой приятель — сказал, что ему было видение, будто дракон уймется тогда, когда в жертву ему принесут царскую дочь.
— Что за нелепицу ты городишь? Если я и впрямь любил ту девушку…
— Но это же была хитрость, Юй Лун. Твоя хитрость. Ты вернулся в город в час, когда рыдающая толпа провожала красавицу. Ее очень любили в Тарсе. Жители считали, что с ней благословение сходит на город: она улыбалась — и радовались все, печалилась — весь город лил слезы. Ты преградил ворота своим конем и сказал, что готов сразиться с чудовищем, и если победишь, то станешь мужем принцессы. Царь нехотя согласился. Выбора у него особого не было. Тогда вместе с невестой и царской свитой ты отправился к облюбованной тобой пещере и вызвал дракона на бой. То, что случилось дальше, свидетели рассказывали испуганным шепотом. Всю округу заволокло клубами дыма, языки пламени метались над дикими скалами. Бой шел в пещере, но люди время от времени видели то драконью морду, то хвост, то страшные лапы с отточенными когтями. Видели и доблестного воина, иногда появлявшегося на поверхности, чтобы вдохнуть свежего воздуха. Единственное, чего они не видели, — это дракона и воина вместе. Они и не могли их видеть, поскольку ими обоими был ты, Юй Лун. В конце концов ты вылез из пещеры победителем и повелел завалить вход тяжелыми камнями, чтобы ядовитое зловоние разлагающейся туши не отравляло округу. Очень скоро сыграли пышную свадьбу храброго воителя Георгия и принцессы Тамеи. В тот раз, мой дорогой друг, ты называл себя Георгием — порождением земли. Но что забавно, неподалеку, в Каппадокии жил другой Георгий, тоже воин, полководец. Он был христианином, и римский император велел ему отказаться от своей веры. Тот Георгий упорствовал, за что и был казнен. Казнь сопровождалась чудесами. Его не брали ни огонь, ни железо…
— Не богохульствуй! — выкрикнул Федор Згурский, понимая, к чему клонит рассказчик.
— Я не богохульствую. Я говорю тебе правду. А ты боишься ее услышать.
— Я ничего и никого не боюсь!
— Боишься, Юй Лун. Боишься правды и разоблачения. Как тогда — в Тарсе, так и сейчас. С тех пор ты все время возвращаешься в этот мир, возвращаешься — пораженный этим страхом.
— Я — человек, христианин, и верую в Бога Отца, Сына и Духа святого. И какими бы обольстительными речами ни смущал меня, не сдамся тебе, ворог рода человеческого!
— Глупец, — неведомая сила сорвала воеводу со скамьи и отшвырнула к стене. — Нет смысла разговаривать с тобой. Ты упрям, как все Луны, и слеп, как человек. Я больше не вернусь к тебе. Но помни, что ты обещал мне, когда во время похода к Бейджину я спас вам жизнь.
— Я дал слово, Лун Ван. Меня положат во гроб с повестью о наших встречах. Так я сказал — так и будет.
— Прощай. Раз уж мы не увидимся, загодя поздравляю тебя с рождением сына, который появится на свет чуть менее года с этого дня. — Лун Ван сложил руки перед грудью в приветственном жесте и исчез.
Федор Згурский почувствовал, что больше его ничего не удерживает, и поднялся с пола. В светлицу с поклоном вошла его супруга и почтительно обратилась к месту, около которого по — прежнему стояла расписная чашечка.
— Гость дорогой, а не желаешь ли отведать пирожков свеженьких с белорыбицей?
— Ты с кем это говоришь, Татьяна? — ошарашенно глядя то на жену, то на пустую лавку, спросил воевода.
— Федор, да что ты такое молвишь? Он же ведь все разумеет! С гостем нашим!
— Ох, батюшки. — Згурский по стене, придерживаясь руками, двинулся к окну, скоро отворил его и высунулся наружу, вдыхая свежий воздух. Расколотый молнией дуб шелестел перед ним зеленою листвой, как ни в чем не бывало. За высокой оградой шумели гудошники и песельники, слышались крики ярыжек, во всю мочь луженых глоток объявлявших начало празднества в честь высокого посольства из земли Катай.
— Что с тобой, сокол мой ясный? — подскочила к мужу Татьяна.
— Дурно мне, голубка моя. Грехи мои великие да души загубленные на шее жерновом висят. Знаешь что, радость моя ненаглядная. Не хочу я боле из окна тот дуб видеть. Царь мне пятьдесят целковых даровал. Так вот решил я церковь тут поставить во имя покровителя моего Федора Стратилата.
— Как скажешь, так и ладно, — согласилась супруга, и на воеводу вдруг повеяло таким теплом и покоем, будто и не было встречи с проклятым демоном, будто и вовсе не уезжал он никуда из родного дома. — Да только с гостями что делать, Феденька?
— Уважь их, покуда не уедут, — через силу выдавливая слова, проговорил воевода.
Середина мая 1924
Задняя стенка шкафа отодвинулась, впуская в сумрак узкого коридора немного света.
— Татьяна Михайловна, вы здесь? — шепотом спросил профессор Дехтерев.
— Здесь, — откликнулась Згурская.
— Выходите. — Профессор отстранился, освещая лаз керосинкой. — Осторожно, я тут принес для вас на первый случай — одеяло, постель, немного еды, свечи…
— А ну как хватятся? — забирая лежащий на дне шкафа тюк, поинтересовался Судаков.
— Это вряд ли. Здесь до недавних пор было общежитие Наркомпроса. Когда его закрыли, кое — что осталось. Извините, не первой свежести.
— Да ладно, — отмахнулся Петр Федорович.
— А матрац я взять не смог. Согласитесь, с матрацем в руках я бы выглядел подозрительно, вопросы бы начались…
— Благодарю вас, дорогой Василий Матвеевич.
— Что вы, как можно, замахал руками Дехтерев. — Теперь ваша очередь, Татьяна Михайловна. Рассказывайте, куда идти.