— Это лишь слухи… Они могут быть лживы. К тому же есть еще завтрашний день. Если вы так желаете…
— Воду, новый шлем и копье!
Когда Генрих Лев снова выехал на ристалище, публика просто взвыла от восторга и начала скандировать его имя. Ни у кого сомнений не было, что крестоносцу, по нелепой случайности захватившему его шатер, недолго греться в лучах славы. Но не тут-то было. Проехав мимо своей недавней «резиденции», герцог Баварии приблизился к щиту, на котором расправил крылья двуглавый орел, очень похожий на того, что украшал трон блистательной Никотеи, и с силой ударил острием копья туда, где должно было находиться сердце ни в чем не повинной птицы.
Публика вновь огласила округу ревом. Гость из далекого Херсонеса — родич очаровательной герцогини Швабской — уже несколько раз успел порадовать толпу как храбростью, так и мастерским владением оружием. Предстоящий бой сулил превосходное зрелище.
Надеждам зрителей было суждено оправдаться с лихвой: трижды Симеон Гаврас и герцог Баварский съезжались посреди ристалища, и трижды обломки копий разлетались в стороны под восхищенный гул счастливчиков, купивших себе места на трибунах. Герцог Конрад Швабский нервно стучал кулаками по подлокотникам и прикусывал губу, мечтая в этот миг оказаться в доспехах на ратном поле, а не здесь — на резном троне. Тонкие пальчики Никотеи чуть заметно коснулись его щеки, и она прошептала на ухо досадующему супругу:
— Я выходила замуж за герцога, который мечтал стать императором всех христиан, а не за рыцаря, желающего одерживать победы на ристалище.
Конрад метнул было на нее негодующий взгляд, но тут же страдальчески закрыл глаза, чтобы не видеть битвы.
Трижды кони уносили Симеона Гавраса и герцога Баварского к исходным рубежам. Ни доблесть, ни удача не даровали победы кому-либо из них. Посланные гербовым королем Швабии герольды осведомились у поединщиков, не желают ли они закончить бой, признав ничейный результат.
— Нет, — отрезал Симеон Гаврас.
— Нет! — взрычал Генрих Лев. — Я хочу продолжить схватку на том оружии, которое предпочтет херсонит.
Толпы зевак, окружавшие ристалище снаружи, рыдали, осознавая, что подобного боя им, быть может, не доведется увидеть никогда. Рыцари вновь съехались и начали осыпать друг друга градом ударов. Их тяжелые полутораручные мечи крутились мельничными крыльями, ища лазейку в защите противника.
В какой-то миг Симеон Гаврас улучил момент и, атакуя, умудрился опрокинуть коня баварца своим более крупным и тяжелым скакуном. Кому другому это грозило большими неприятностями: приваленный конем рыцарь — легкая мишень, но не тут-то было. Каким-то чудом Генрих Лев соскочил наземь за долю секунды до падения. Его положение продолжало оставаться критическим, но под крики неистового восторга публики Симеон Гаврас остановил скакуна и тоже спрыгнул наземь, не желая пользоваться честно завоеванным преимуществом.
И вновь посыпались удары. Сидящие на трибунах и особенно в ложах готовы были поклясться, что нет на свете воина, способного выдержать, а тем более парировать яростную атаку Генриха Льва. В какой-то миг разъяренный герцог Баварский взмахнул мечом, желая раскроить упорного противника на две половины, но тут…
Симеон Гаврас вдруг ослабил клинок, пропуская ритершверт [67] соперника мимо себя и, оказавшись вплотную к Генриху, всунул яблоко рукояти меж его кольчужными рукавицами и с силой дернул вперед и вниз. Баварец крутанулся на месте, пытаясь удержать равновесие, но мощный удар по шлему опрокинул его.
Кузнецы, сковавшие защиту «львиной» головы, по праву могли гордиться делом рук своих — шлем смягчил удар, но все же клинок разрубил и его, и подшлемник, и оставил довольно серьезную ссадину на макушке герцога. Кровь обильно залила ристалище, а баварец снова пытался встать. Симеон Гаврас повернул меч острием вниз и занес его над противником.
Белый платок, вылетев из руки Никотеи, опустился на поле неподалеку от Генриха Льва.
— Герольд! — скомандовала герцогиня Швабская. — Я беру его под защиту!
Пока не попадешь в историю — не попадешь в историю.
Ксенофонт
Гонец быстро спрыгнул с коня и бросился в ноги полководцу:
— Милорд принц, Бристоль наш!
— Замечательно. — Гарри поднял с колен воина, доставившего ему радостную весть, и впечатал ему в ладонь золотую монету. — На вот. Заслужил!
Сделав это, он повернулся к стоящему рядом человеку в духовном одеянии, но без наперсного креста, и сказал насмешливо:
— Ну что ж, преподобный Кеннет, вы проиграли спор. Ни стены, ни копья не остановят Истину, время которой настало. Теперь у нас есть столица. Отсюда — из Бристоля — мы завоюем весь Уэльс. И будь на то воля Спасителя, то и всю Британию. Вместе с Шотландией. Весь остров станет единой крепостью истинной веры!
Аббат Кеннет укоризненно покачал головой:
— Ты богохульствуешь, призывая на помощь Спасителя и Всевышнего. Сын погибели — лжепророк, и учение его — ложное золото.
— Ты опять за свое? — нахмурился предводитель мятежников. — Когда наконец уймешься? Я не просил и не прошу тебя принять нашу веру, но к чему ты хулишь то, о чем не ведаешь?
— Ты, видно, запамятовал, Гарри. Я пошел с тобой затем, чтобы унять кровожадность змеева пламени, выпущенного тобой из душ таких же нищих, каким был ты. Но я ни на миг не отрекался от своего истинного служения — служения Господу — Триединому Спасителю человецей, распятому и снова воскрешенному. И потому всякое слово и деяние мое направлено к одному лишь — восстановлению христианского мира и покоя в отчих землях.
— Проклятие! Ты решил испортить мне день такой славной победы? Клянусь своими золотыми шпорами — тебе это не удастся!
— Твои золотые шпоры — тщета и тлен, — неумолимо продолжил аббат Кеннет.
— Мой конь ближе знаком со шпорами. Он не стал бы разбрасываться такими словами. — Гарри скривил губы.
— Шипы терний лишь напомнят мне об участи истинного Спасителя, и нет мученического венца, которого бы не снес верующий во славу Божью.
— Что ты болтаешь? Противно слушать! Ты не раз уже видел — повинуясь данному тебе слову, я не истребляю тех, кто верует подобно тебе, а лишь удваиваю налоги им, дабы возложить тяжесть войны более на их плечи, чем на плечи моих сторонников. И что же? Сотни и тысячи вчерашних прихожан спешат признать себя моими единоверцами, чтобы сохранить мошну. А ты мне твердишь о терниях…
— Они вероотступники, — не меняясь в лице, вздохнул аббат. — Душам их суждено гореть в аду. Впрочем, как и твоей, Гарри. И помни, изменив праведной вере за жалкие сребреники, твою ложную они бросят даром. Так что, стоит ли хвалиться победой?
— Стоит, чертов святоша! Стоит, очень даже стоит! Мой жребий — это дело! А слово… Не бойся, слово придет! Спаситель понес его за море, но оно вернется сюда, я уверен в этом! Вернется и сокрушит твои словеса. Как змей Моисеевой веры, пришедший по его зову, пожрал священных гадов египетских жрецов.