— Да?
Он покачал головой:
— Нечто, если быть откровенным, с тех самых пор терзает мой ум, особенно в свете… последовавших событий.
— А что такое?
Тео, однако, не отвечал. Я ждал. Глаза его были закрыты, а сам он сидел без движения. Я понял, что вечер его утомил, и, подождав еще немного в тиши квартиры, встал и ушел, стараясь двигаться бесшумно. Спустился по темной каменной лестнице и вышел во двор.
Стояла тихая, ясная и студеная ночь, небо густо усыпали сверкающие звезды, я быстренько добрался до своего места, чтобы взять пальто. Было уже поздно, но хотелось пройтись на свежем воздухе. Двор опустел, лишь кое-где светились окна.
Ночной привратник уже устроился в своем домике, развел огонь в очаге и приготовил большой коричневый чайник чаю.
— Ступайте осторожно, сэр, на тротуарах еще остались наледи.
Поблагодарив его, я вышел через большие ворота. Кингз-Парейд была безлюдна, магазины закрыты. Совершавший обход одинокий полицейский кивнул мне, когда я прошел мимо. Я думал лишь о том, как не растерять тепло и устоять на ногах, поскольку привратник оказался прав: на тротуарах то и дело попадались скользкие места.
Вдруг, без всякого видимого повода, я остановился, охваченный парализующей волной страха. Вздрогнув всем телом, я огляделся, но улица была пуста и спокойна. Страх, сковавший меня, был абсолютно беспочвенным, но принес с собой ощущение надвигающейся гибели, ужаса и неизбывной грусти, словно страдали близкие мне люди, и я терзался вместе с ними.
Я не склонен к предчувствиям, и, насколько мне было известно, никому из близких друзей и родственников беда не грозила. Да и сам я себя чувствовал вполне прилично. Если что и будоражило мысли, так только странная история Тео Пармиттера, но с чего бы ей нагонять на меня, попросту выслушавшего ее, сидя возле камина, такого страху? Почувствовав себя плохо, я уже не хотел в одиночку бродить по улицам и резко повернул обратно. Как раз в том месте, должно быть, образовалась наледь, потому как я поскользнулся и тяжело шлепнулся на тротуар. От падения перехватило дыхание, но боли я не ощутил и именно в тот момент услышал где-то невдалеке, слева от меня, крик и негромкие голоса. Затем донеслись звуки потасовки и еще один отчаянный крик. Прозвучал он, казалось, со стороны Бэкс, [7] но, как это ни трудно объяснить, раздавался не вдали от меня, а прямо тут, под рукой, совсем рядом. Невозможно выразиться яснее, поскольку все это непонятно, к тому же я лежал на обледенелом тротуаре и волновался, не поранился ли.
Если услышанное мной значило, что на кого-то напали в темноте и ограбили, то мне следовало либо отыскать жертву и прийти на помощь, либо уведомить полицейского, которого я видел за несколько минут до того. А между тем кругом ни души. Время за полночь, так поздно на прогулки не выходят, разве что такие дураки, как я. И тут до меня дошло, что я и сам могу подвергнуться нападению. Во внутреннем кармане у меня бумажник, золотые часы на цепочке. Вполне достаточная приманка для бандита. Я торопливо поднялся. Обошлось без повреждений, если не считать ушиба колена (на следующий день нога не сгибалась и я прихрамывал). Быстро огляделся — вокруг ни души, шагов не слышно. Уж не почудились ли мне эти крики? Нет, я их не придумал. На тихой улице в спокойную студеную ночь, когда всякий звук отчетлив, я не мог по ошибке принять за них шум ветра в деревьях или в собственных ушах. Я слышал крик, голоса и даже всплеск воды, как будто долетавшие с берега реки, что протекала в некотором отдалении, скрытая стенами и садами колледжей.
Я пошел обратно по главной улице и вновь увидел полицейского, который дергал за дверные ручки магазинов, проверяя, все ли там в порядке. Может, подойти к нему и предупредить, что я явственно слышал, как на улице грабили? Но ведь в таком случае и он, находясь всего в нескольких шагах отсюда, наверняка должен был слышать эти звуки, однако ж никуда не бросился, а продолжал неторопливо шествовать вниз по Кингз-Парейд.
Машина свернула со стороны Тринити-стрит и обогнала меня. Кошка метнулась в темную щель между зданиями. В студеном воздухе мое дыхание клубилось паром. Все было спокойно, город спал.
Подавленность и страх, охватившие меня несколько минут назад, ушли, однако я был в замешательстве, словно бы стесненный собственной кожей, к тому же основательно продрог, а потому со всех ног поспешил обратно к воротам колледжа, подняв воротник пальто, защищаясь от пробиравшего до костей ночного воздуха.
Привратник, все еще блаженствовавший у рдеющего огня, пожелал мне доброй ночи. Я ответил и свернул во двор.
Стояла темень и тишина, зато горел свет в одном из двух окон, замеченных мною при выходе, а еще и в другом, в дальнем ряду слева. Должно быть, кто-то вернулся. Через пару недель начнутся занятия, и тогда свет загорится повсюду: студенты выпускного курса рано не ложатся. Я остановился на минуту и огляделся, вспоминая добрые годы, проведенные в этих стенах, полночные разговоры, розыгрыши, усердную работу над курсовой и зубрежку «Раздела первого». Никогда не хотел стать таким, как Тео, и провести тут все свои годы, какой бы удобной ни была жизнь в колледже, зато мучительно тосковал по былой вольности и дружбе. Тут-то я и заметил, что свет в самом первом окне погас и теперь горит всего в одной дальней комнате, и машинально глянул туда.
От увиденного кровь застыла в жилах. Раньше там, помнится, было пусто, теперь же виднелась чья-то фигура, стоявшая близко к окну. Свет лампы падал на лицо сбоку, и все это поразительно напоминало венецианскую картину. Вообще-то ничего странного здесь не было: яркий свет от лампы ил и факела дает именно такие контрастные тени. Нет, лицо в окне — вот что приковывало взгляд. Мужчина смотрел прямо на меня, и я мог бы поклясться: он мне знаком — не по жизни, а по картине, и сходство с одним из изображенных было просто сверхъестественным. Я в любом суде присягнул бы, что это одно и то же лицо. Но разве такое возможно? Конечно, нет, а кроме того, я лишь мельком взглянул на него, да и окно было далековато, хотя картину я пристально рассматривал некоторое время. Не так-то много существует сочетаний черт, как сказал Тео.
И все же ошеломило меня не просто сходство. Выражение лица в окне — вот что подействовало на меня, вызвав столь бурную реакцию. Именно это лицо привлекло мое особое внимание на картине: превосходно выписанный лик упадочничества, жадности и развращенности, злобы и отвращения, бесчеловечных чувств и умыслов. Взгляд пронзительный и жгучий, губы полные и язвительные — глумливое воплощение самонадеянности и похоти. Лицо было завораживающе неприятным, оно еще на картине настолько же претило мне, насколько сейчас — ужасало. Потрясенный, я отвел взгляд от окна, но тут же поднял его обратно. Лицо пропало, а еще через пару секунд погас свет и комнату укрыла тьма. Теперь весь двор погрузился в темноту, лишь лампы теплились в каждом углу, обозначая дорожку из гравия.