— Ну, присаживайся... — сказала она наконец и поправила свои волосы назад, надеясь, что руки ее посреди всей этой суеты каким-то чудом успели вымыться и на лице не осталось черных пятен сажи. — Налить тебе чаю?
— Налей, пожалуйста. Я только вернулся из похода с поисковой партией.
— И что, нашли какие-нибудь следы остальных? Шон покачал головой и присел на кровать. Яна взмахом руки попросила его подождать, быстренько выскочила на улицу, зачерпнула в котелок снега из высокого сугроба — с самой верхушки, куда не доберутся животные, — вернулась и поставила котелок на печь.
— Нет. Никаких следов. А теперь еще снова начинает снежить, так что, может, нам даже придется отказаться от поисков — после сильного снегопада это дело безнадежное. Если бы твой дружок полковник оставил в покое Лавиллу, ее Дина обязательно помогла бы нам — я уверен. Дина — самая лучшая собака-вожак из всех, каких я знаю. И если наших людей вообще еще можно отыскать — Дина наверняка сможет их найти. Мы ищем уже три дня — и ничего.
— Ты, наверное, страшно устал...
— Есть немного. Вообще-то я зашел спросить — тебе еще нужен мой диктофон?
— О, черт! Вообще-то нужен. Клодах, правда, заходила только один раз, но я совсем забыла спросить у нее, когда она собирается записывать песню для Чарли. Но если он тебе нужен — я, наверное, могу...
— Да нет, что ты, пусть останется пока у тебя, — Шон тронул ее за плечо. — А у тебя вода закипела.
— О, спасибо.
Шон Шонгили глубоко вздохнул и сказал:
— А вот что меня на самом деле очень интересует, так это приходила ли тебе хоть раз в голову мысль сочинить песню о Бремпорте?
— Да что ты такое говоришь, Шон! — Яна резко откинулась на спинку стула. Она вдруг начала кашлять, чему сама несказанно удивилась — кашлять ей не хотелось, наверное, это просто был рефлекс на воспоминания о Бремпорте. — Шон, я просто не смогу этого сделать. Мне сейчас еще трудно. И там много чего засекречено. И вообще — я не хочу об этом думать. И здешним людям тоже совсем не захочется слушать об этом, поверь мне!
Шонгили откинулся назад и прилег на кровати, опираясь сзади локтями. Он посмотрел на Яну долгим, тяжелым взглядом и сказал:
— Я могу сказать тебе только то же, что и ты, — поверь мне! Поверь мне, Яна, тебе очень нужно это сделать. И нам очень нужно об этом услышать.
— Шон, я не могу. Я никакой не поэт и не композитор. Я даже говорить об этом не могу. И потом, большая часть информации о Бремпорте засекречена. В любом случае, я видела только одну маленькую ужасную часть всего этого. Все остальное мне пришлось бы додумывать на основе того, что я слышала о Бремере раньше или узнала потом.
— И все же мне бы очень хотелось об этом услышать, — тихо и мягко, но очень настойчиво сказал Шон.
— Ты что, знал кого-то из тех, кто был там? У тебя что, был там кто-то из близких? — спросила Яна.
— Ты, — ответил Шонгили и пристально посмотрел Яне в глаза. — Пойми, я стараюсь получше узнать и понять тебя.
Это признание на некоторое время вывело Яну из душевного равновесия. Глубоко задумавшись, Яна отобрала немного трав, подаренных Клодах, положила их в мешочек и опустила в кипяток, чтобы заваривались. Может, и в самом деле надо рассказать ему об этом? Не только потому, что он хочет знать, а еще и потому, что вся эта история до сих пор приводит ее в дикую ярость. Яна не могла не злиться на высших офицеров, от чьей воли зависела ее судьба.
— Ну, хорошо, — сказала она. — Но если ты считаешь, что обо всем этом надо будет рассказать и всем остальным, то давай лучше запишем это на пленку. Вряд ли я смогу рассказать это еще раз. — Шон ничего не сказал, только вопросительно приподнял бровь. Яна поняла вопрос и ответила:
— Диктофон у меня в куртке, во внутреннем кармане.
Шон встал, с непостижимой, удивительной грацией перекатившись со спины сразу на ноги, плавно прошел к двери — он как будто сделал всего шаг или два, — нашел диктофон там, где указала Яна, потом так же быстро и плавно вернулся обратно. И вот он уже снова удобно устроился на кровати, только теперь — с диктофоном в руке. Шон поставил его на край стола, возле Яны, и нажал на кнопку записи.
Яна пододвинула к нему чашку с чаем и только сейчас вдруг сообразила, что это ее единственная чашка. Пожав плечами, она взяла котелок в обе руки и отпила пару глотков чаю прямо оттуда, а потом села на стул.
Конечно, можно было запросто постучать в соседний дом и попросить чашку взаймы. Но Яна еще не успела познакомиться с соседями, а кроме того, у нее было такое чувство, что если она не начнет рассказывать прямо сейчас — то в другой раз у нее может и не хватить решимости. Наверное, она больше никогда не осмелится снова заговорить о Бремпорте. И уж точно никогда больше у нее не будет такого внимательного и понимающего слушателя, как Шон Шонгили.
— Не знаю точно, что из этого засекречено, — начала рассказывать Яна. — По крайней мере, я не собираюсь рассказывать тебе, как именно повстанцы пробрались на станцию, — Яна передернула плечами. — Черт, да я все равно этого толком не знаю и могу только догадываться. Понимаешь, Шон, самое страшное то, что все эти смерти были совершенно никому не нужны. Вот в чем штука, Шон! Никто из всех этих людей не должен был умереть. Никому не нужно было, чтобы они умерли, ни-ко-му! Мятежникам нужны были только медикаменты, продовольствие и снаряжение.
— Откуда ты знаешь?
— Я знаю, что говорю, — потому что я лежала там, среди трупов, и притворялась мертвой, пока они шарили по станции и вытаскивали добычу. Так вот, кроме этого, они вообще больше ничего не брали!
— До нас доходили слухи, что эти мятежники несколько раз систематически прочесывали все помещения и добивали каждого, кто еще оставался в живых, — сказал Шон.
Яна покачала головой.
— Вряд ли. Им это было не нужно. Я так думаю, они хотели бы убедиться наверняка насчет некоторых офицеров из командования... Но так уж получилось — совершенно случайно, — что начальник станции и главный снабженец как раз в этот день были в отлучке, на другом корабле. На моем корабле! Мы доставили им партию провианта и прочих припасов. А я со своими новобранцами в этот день отправилась на станцию. Собиралась показать им настоящую первоклассную станцию, ну и научить пользоваться кое-каким новым оборудованием. Я... Эх!.. Я как раз показывала, как работает шноркель.
— Что-что? — переспросил Шон, наклонившись немного вперед.
До сих пор Яна говорила ровным, спокойным голосом, достаточно громко. Но теперь она вдруг почувствовала, что не может произнести вслух ни слова. Голос ее упал до хриплого шепота, горло перехватило спазмом, и Яна судорожно закашлялась. Шон тотчас же протянул ей бутылочку с сиропом Клодах, и Яна отхлебнула приличную порцию, прежде чем заговорила снова.
— Шноркель. Это устройство нужно для кратковременных ремонтных работ в некоторых отсеках корабля, где нет пригодного для дыхания воздуха, особенно в таких местах, куда трудно пробраться. В комплект входит блок газообмена, в котором из углекислого газа высвобождается кислород — при каждым вдохе и выдохе. С таким устройством отпадает необходимость таскать на спине громоздкие баллоны со сжатым воздухом или надевать полный скафандр, тем более что иногда надо произвести ремонт в таком месте, куда в скафандре или с баллонами за спиной просто не пролезешь. А еще можно снабдить шноркелями весь персонал какого-нибудь корабельного отсека, и не нужно будет насыщать кислородом весь объем помещения. Это новое изобретение. А вещество, в котором, собственно, происходит такой газообмен и из которого делают сменные блоки для шноркелей, было обнаружено как раз на Бремере.