— Не богохульствуй, — строго одернул его брат, — нельзя клясться именем бога и призывать врагов истреблять верящих в него!

Помпей, молча слушавший ожесточенную перепалку между братьями, решил, наконец, вмешаться.

— Я позвал тебя, Аристобул, чтобы узнать, можешь ли ты поговорить со своими сторонниками в храме? — мягко спросил римлянин.

— Я не сделаю этого, — покачал головой Аристобул, — и ты это знаешь, римлянин.

— Ладно, — махнул рукой Помпей, — ты мог бы спасти своих людей от истребления.

— Они меня не послушают, — гордо сказал иудейский царь, — бесчестье для них хуже смерти, и в храме они будут драться до конца.

— Иди, — гневно сказал римлянин.

Аристобул, поклонившись, исчез в кустарнике.

— Проклятый нечестивец, — закричал Гиркан, — он согласен на истребление иудеев ради своего честолюбия.

— А ты? — в упор спросил Помпей. — Ты не согласен?

Глаза Гиркана гневно сверкнули.

— Да, — выдохнул он, — клянусь милостью Яхве, я согласен. Эти вероотступники должны умереть. Ибо Господь учит карать вероотступников.

Помпей содрогнулся. Любой вид религиозного или политического фанатизма был ему крайне неприятен. Воспитанный на традициях эллинской культуры, высокообразованный Помпей в душе скорее сочувствовал вольнодумцам-саддукеям, чем лживым религиозным догматикам-фарисеям. «Но в политике нельзя следовать личным симпатиям», — в который раз с горечью подумал Помпей.

— Я стою здесь уже три месяца, — зло сказал он, — целые царства покорялись мне в менее короткие сроки. Что мне делать, Гиркан?

— Напасть в субботу, — мрачно посоветовал иудей, неприятно улыбаясь.

— В субботу? — изумился Помпей.

Понимая, как необходим им в дальнейшем союз с Иудеей, римляне щадили религиозные чувства иудеев, и по субботам, в дни священного отдыха для иерусалимцев, римская армия не штурмовала стены храма.

И вот теперь брат иудейского первосвященника советует напасть в субботу!

— А твои соотечественники в городе? — усомнился Помпей. — Что скажут они?

— Пусть тебя это не волнует, — торжественно сказал Гиркан, — боги прощают все, сделанное во имя блага всемогущего Яхве.

«Какой мерзавец, — огорченно подумал Помпей, — и это религиозный фанатик? Во имя собственных честолюбивых планов он готов на время отречься и от своих богов, и от своих соотечественников».

А Гиркан, уже обернувшись к солнцу, горячо молил:

— Боже! Гордые восстали против меня, и скопище мятежников ищет моей души, не представляют они Тебя перед собой. Но ты, Господи Боже, щедрый и благосердный, долготерпимый, и многомилостивый, и истинный. Призри на меня и помилуй меня, даруй крепость Твою рабу Твоему и спаси сына раба Твоего. Покажи на мне знамение во благо, да видят ненавидящие меня и устыдятся, потому что Ты, Господи, помог мне и утешил меня.

Помолившись, Гиркан обернулся к Помпею.

— Нападайте в субботу, — коротко повторил он и, кивнув головой, зашагал в сторону, противоположную от солнца.

Помпей долго смотрел ему вслед.

Во время субботнего отдыха, в жаркий полдень, римляне, почти не встречая сопротивления, ворвались в храм. Гней Помпей совершил самое большое святотатство в своей жизни. Он вошел в главное храмовое помещение, куда мог заходить только иудейский первосвященник один раз в год. Тора была осквернена, и по иудейским законам ее полагалось хоронить, как мертвого человека. Стоя на крепостных стенах, Гиркан, получивший, наконец, власть над всем городом, злобно провожал уходящее римское войско. Иудея становилась отныне провинцией Рима, и в городе оставался римский гарнизон. И Гиркан, уже утвержденный первосвященник Иудеи, проклинал от всей души Гнея Помпея Магна.

— Да падешь ты на глазах домочадцев своих, на глазах друзей и близких. И будешь ты убит, как пес, и не совершат над тобой положенного обряда, — проклинал римлянина Гиркан.

Уходящие римляне разрушили храм до основания, и оставшаяся Стена Плача до сих пор стоит в Иерусалиме печальным и назидательным памятником иудейского народа.

Спустя пятнадцать лет после описываемых нами событий Помпей Великий был предательски убит на египетском берегу на глазах жены и сына. Тело его было осквернено, а голова выставлена на потеху врагам.

Глава XXIII

Обвинитель и судья не могут совмещаться в одном лице.

Менандр

За тысячелетнюю историю римского сената можно насчитать немало славных и горьких деяний. Но лишь некоторые из его заседаний вошли в большую историю, став заметными вехами человеческой цивилизации. Заседавший почти непрерывно в течение десяти столетий (сам по себе уникальный случай в истории человечества) сенат провел несколько сот тысяч заседаний, многие из которых известны далеким потомкам.

Одним из наиболее памятных заседаний сената с полной уверенностью мы можем назвать заседание 5 декабря 63 года до Рождества Христова. Или в день декабрьских нон года 691-го со дня основания Рима.

С раннего утра в храм Конкордии, богини согласия, окруженный усиленной охраной легионеров городских когорт, стали собираться сенаторы на это историческое заседание римского сената.

Вопреки обычаю, одним из первых в храм пришел Цицерон. Он был мрачен и задумчив как никогда. Всю ночь провел консул в доме своих друзей, мучаясь в поисках ответа, как поступить с заговорщиками. Доказательства были слишком очевидны, но применять смертную казнь без одобрения народного собрания было невозможно. Кроме всего прочего, согласно обычаям, любой римлянин мог добровольно уйти от наказания, удалясь в изгнание.

Однако такое решение менее всего устраивало Цицерона. Подарить мятежникам жизнь — означало дать им новый шанс для борьбы с республикой. И приходилось выбирать.

Мягкий, по натуре добрый человек, консул понимал, сколь ужасными могут быть последствия любого непродуманного шага. Именно в эту ночь, когда Цицерон мучился, пытаясь найти правильное решение, к нему пришла жена.

Всю ночь честолюбивая Теренция провела в обществе девственных весталок, занятых таинствами праздника Доброй богини. По устоявшейся традиции, празднества проводились в доме консулов или преторов их женами или матерями. Мужчинам, проживающим в доме, в такие дни вход был воспрещен даже в собственное жилище. В этот год праздник проводился в доме Цицерона, именно поэтому столь неприятное совпадение заставило консула находиться в эти тревожные дни в доме своих друзей.

Увидев жену, Цицерон обрадовался и одновременно испугался, встревоженный ее внезапным появлением. Он уважал и ценил ее независимый ум и точность суждений, хотя иногда жаловался друзьям на ее несносный характер: властная Теренция слишком часто вмешивалась в политические интриги мужа.