— А наши сторонники?
— Все арестованы.
Катилина снова отвернулся. Центурион, не дождавшись ответа, неслышно вышел. Не поворачиваясь, вождь заговорщиков произнес одно лишь слово:
— Уходи.
Семпрония кивнула и вышла из палатки. У входа она сразу наткнулась на Вибия. Он стоял у претория [129] Катилины, терпеливо дожидаясь любимой женщины. Она с отвращением отвернулась. Вибий бросился к ней.
— Семпрония…
— Нам не о чем больше говорить, Вибий, — нервно сказала женщина, — все кончено.
— Нет, — побледнел юноша, — только не это. Клянусь Дионисом, я этого не вынесу.
Женщина поспешила к своей палатке. Вибий почти бежал следом. Внезапно Семпрония, словно что-то решив для себя, резко повернулась к Вибию. Тот едва не налетел на нее.
— Обещай мне, — потребовала женщина.
— Все, что угодно, — обрадовался Вибий.
— Обещай мне, что завтра в бою ты будешь тенью Катилины.
— Откуда ты знаешь, что завтра будет бой? — спросил пораженный Вибий.
— Клянись. Только в этом случае ты придешь ко мне в палатку сегодня.
— Клянусь.
— Ты будешь охранять его как брата, как друга, как божество. Клянись богами, клянись Дионисом, столь почитаемым тобою, словно ты на берегу Стикса.
Вибий колебался одно мгновение.
— Клянусь, — сказал он почти честно.
— Идем со мной, — шепнула женщина.
Сердце Вибия радостно забилось. Вместе с тем он чувствовал и горечь подобной сделки. Из-за своей роковой любви к вождю заговорщиков Семпрония готова была отдать свое тело, но душа ее всецело принадлежала Катилине. Вибий шагнул в палатку Семпронии и замер, словно пытаясь остановиться. После недолгой мучительной паузы он покачал головой.
— Не нужно, — с болью произнес он, — не надо, Семпрония. Я буду вместе с Катилиной и, клянусь Дионисом, умру, но не дам ему погибнуть. И пусть мне будет наградой встреча с тобой на том берегу Ахеронта.
Он повернулся и почти бегом бросился в свою палатку, словно боясь передумать. А Семпрония осталась одна, и только великие боги ведают, что творилось в ее душе.
В соседней палатке Манлий негромко говорил Торквату:
— Катилина прав. Или мы завтра умрем, или победим. Другого выхода у нас нет.
…не соглашайся с ним
и не слушай его;
и да не пощадит его глаз твой,
не жалей его и не прикрывай его.
Второзаконие, 13:8
Государственному мужу, политическому деятелю чрезвычайно опасна подчеркнутая любовь к нему простого народа. Ибо если любят и боготворят искренне, то и требуют от него зачастую дел божественных. В случае если признанный кумир не справляется с этим, его развенчание бывает ужасным, а зачастую и трагическим.
Но еще более губительна для него зависть недругов и других кумиров, ибо площадки на политическом олимпе всегда чрезвычайно малы для амбиций больших политиков.
Выражение всенародной любви к Цезарю серьезно встревожило многих сенаторов, понимавших, что после претуры Цезарь выдвинет свою кандидатуру в консулы. Больше всех негодовал другой городской претор, Марк Кальпурний Бибул.
Биография этого человека столь удивительно сочеталась с биографией Цезаря, что о ней стоит рассказать подробнее. Родившись в один год с Цезарем, он вместе с ним был избран последовательно эдилом, претором и консулом. Словно двуликий Янус были соединены эти люди в жизни и политической карьере. На каждых выборах Бибул выступал политическим соперником Цезаря. И каждый раз проходили оба кандидата.
В мировой историографии к фигуре Бибула зачастую бытует отношение либо комическое, либо унизительно-пренебрежительное. Однако в действительности Бибул был виднейшим представителем сенатской аристократии. Его трехкратные победы на выборах вместе с Цезарем слишком явно говорят в его пользу, чтобы мы могли так просто отрицать значение Бибула на этом этапе римской истории. Но, будучи тенью своего великого соперника, он так и остался в мировой истории лишь тенью Цезаря: и это наложило на его личность какой-то трагикомический оттенок.
Во время их совместного эдилитета [130] Цезарь, проявляя чрезвычайную активность, роскошно отделывает комиции [131] и Форум базиликами. [132] О его неслыханной щедрости узнает весь Рим. Цезарь первым в городе выводит на гладиаторский бой целых 320 пар бойцов, одетых в серебряные доспехи. Благоразумный Бибул никогда не смог бы решиться на такие огромные расходы, но Цезарь делал долги, не очень беспокоясь за предоставленные ему кредиты, а тем более не волнуясь об их оплате.
На этом блестящем фоне терялась фигура Бибула. Во времена претуры Цезарь прославился своей дерзкой выходкой так, что о другом преторе словно забыли. И Бибул жаждал мщения. Его поддерживали Катон, Катул, Агенобарб, Лукулл — вся сенатская олигархия, ясно понимающая, какой враг перед ними. Долго искать удобного повода не пришлось. Во время судебных разбирательств выяснилось, что Луций Веттий, доносчик и осведомитель Цицерона, рассказал следователю Новию Нигеру о предполагаемом участии в заговоре Гая Юлия Цезаря. Подобная новость сразу стала политической сенсацией в городе. Совершенно спившийся и беспринципный курий заявил, что также слышал о подобных планах от покойной Фульвии. Назревал новый, еще более грандиозный скандал. Сенатская партия могла торжествовать. Специальным решением сената было назначено судебное разбирательство по вопросу виновности Цезаря. Это было уже прямой угрозой политической карьере верховного жреца, и Цезарь понял, что обязан нанести упреждающий удар.
За день до судебного разбирательства он зашел к Цицерону. Бывший консул принял его с большим радушием, чем можно было ожидать. Умный Цицерон понимал, что нуждается в Цезаре не меньше, чем тот в его услугах.
Разговор шел о заговоре Катилины. Цезарь в своей обычной, несколько ироничной манере отзывался о заговорщиках. Цицерон по обыкновению, когда речь шла о катилинариях, горячился, нервничал, доказывал, сколь велики его заслуги в предотвращении кровопролития в городе.
— Клянусь Марсом, они бы начали бесчинства в городе, не считаясь ни с чем, — горячился консуляр, — ты плохо знал этих людей, Цезарь.