* * *

Тяжелее всего для сильного мужчины – чувствовать собственную беспомощность. У меня не было сомнений, что израненный южанин говорил правду. Взорвать Лувр – весьма эффектное окончание для злодейства, начатого этой ночью Гизом. Конец династии и сокрушение ее златого чертога – о более символичном жесте невозможно даже мечтать!

Я стоял рядом с королем Карлом и смотрел, как одна за другой исчезают в темном провале подземного хода фигуры придворных. Мой дражайший кузен был полубезумцем, склонным к припадкам ярости, но трусом он не был никогда. Услышав, что дворец вот-вот может взлететь на воздух, Карл IX криво усмехнулся, обнажив в хищном оскале крупные желтые клыки, и спросил: «Вы пойдете первым?»

– Нет, Ваше Величество. Я поведу отряд на прорыв.

– Вот как? Я пойду с вами.

– Но это невозможно, Ваше Величество. Вы должны сохранить свою жизнь ради Франции.

– Я пойду с вами, дорогой Генрих, или же спущусь в подземелья за вами вслед. Но только за вами. Я все еще король и должен думать о чести Лилий.

– Монсеньор! – широкоплечий красавец с длинными рыжеватыми волосами, тяжелой волной спадавшими ему на плечи чуть насмешливо поклонился, обращаясь к брату короля, перебирающего в отрешенной задумчивости жемчужные четки. – Пока Его Величество изволит заботиться о чести Лилий, неплохо бы вам позаботиться и об их благоразумии. Самое время спускаться вниз. Я отвечаю за вашу безопасность.

– Ты прав, дю Гуа, – кивнул принц Анжуйский. – Идем. Он шагнул к ходу и заметил, оборачиваясь:

– И вам пора идти.

То, что произошло в следующий миг, заглушило ответ короля. Ужасающий грохот, родившийся где-то вдалеке, стремительно приближаясь, комкал все на своем пути, точно сошедшая с гор лавина – карточный домик.

Инстинктивно я схватил за руку короля, спеша добраться вместе с ним до спасительного хода, но тут полуколонна дверей переломилась пополам, будто картонная. Последнее, что я видел: пустые глаза каменного ангела, летящего мне навстречу с ее капители.

Глава 4

Если, придя в себя, вы застали там кого-то еще, не спешите обращаться к психиатру. Быть может, это зверь, разбуженный вашим внезапным выходом.

Инструкция для душевноздоровых

Тысячи маленьких колокольчиков серебряным звоном переливались в голове, порождая мысль, что я все еще жив. Мысль эта, слабая и неловкая, точно младенец, едва пытающийся сделать первые шаги, медленно двигалась по извилинам мозга, отчего-то приводя меня самого в состояние крайнего удивления. Между тем разум неуклонно и безостановочно пробуждался, давая знать о себе калейдоскопом ярких, крутящихся картинок, каких-то обрывков памяти, разрозненных образов, быть может, действительно происходившего, а быть может, порожденного игрой ума…

…Какие-то люди в доспехах, мчащиеся вперед на скакунах, покрытых лазурными попонами с золотыми лилиями, и девушка, коротко стриженная девушка в кирасе, с откинутым за спину кольчужным хаубергом. Она что-то указывает следующим за ней всадникам, кивая на ощетинившихся копьями защитников стены какого-то города. Белое знамя с радугой плещет у нее над головой. Восторженные лица закованных в железо рыцарей вокруг. Десятки глаз, полных любви и надежды. Кажется, я тоже должен быть там. Я точно должен быть там. Надо встать…

Я пошевелил пальцами, с тайным недоумением ощущая, что, кроме мозга и живущих в нем видений, есть еще какие-то части тела и что они, как ни странно, тоже повинуются мне.

– Он пошевелился, – услышал я приятный женский голос.

– Эй, шевалье, ты слышишь, он пошевелился! Да проснись ты, ради бога!

– А? Что? Что ты говоришь?

Голос, произнесший эти слова, был странно знаком. Я точно помнил, что знал его раньше, но, Сакр Дье, я никак не мог вспомнить ни имя говорившего, ни, боюсь, его внешности. Впрочем, попытка открыть глаза пока что не увенчалась успехом.

– Мой капитан, вы слышите меня? – вновь раздался все тот же знакомый голос.

– «Капитан, ты слышишь меня? Это я, Лис, ответь!»

Так, значит, я капитан. Уже что-то. Впрочем, несомненно, доспехи и оружие я помнил хорошо. И девушку в доспехах я тоже помнил. Помнил этот жест, указующий на ворота крепости. Вот только имя ее…

– Мой капитан! Вы меня слышите?

– «Капитан, ты слышишь меня? Это я – Лис!»

– Лис, – прошептал я, едва двигая мало послушными губами. – Я слышу.

– Ваше Величество! Мой капитан! Это я, лейтенант ваших пистольеров, – Маноэль де Батц!

«Господи, что происходит?! – прорезалась у меня в голове странная мысль. – „Ваше Величество“, насколько я помню, обращение к королю. Во всяком случае, к капитану обращаются как-то по-другому. Или я не прав?»

– Это я, де Батц! Скажите хоть что-нибудь!

– А где Лис?

– Лис? Арман дю Лис, сьер д'Арк, колонель шевальжеров [11] Барруа? Но, сир, ведь он погиб два года тому назад у Монконтура!

Д'Арк… Ее звали Жанна д'Арк. Ангеран дю Лис, должно быть, был ее братом или мужем. Да, что-то такое было. Мы должны были спасти ее…

– Дю Лис мертв? – прошептал я.

– О да, мой капитан.

– А Жанна?.

– Прошу простить меня, Ваше Величество, – слегка обескуражено произнес именовавший себя лейтенантом де Батцем. – Но соблаговолите уточнить, какую Жанну вы имеете в виду?

– Жанну Д'Арк.

– Мой король! – Удивленная пауза затянулась, вызывая чувство неловкости у обеих сторон. – Она… Ее сожгли…

Вот так. Я – король. Вернее, король и капитан. Если де Батц об этом говорит – вероятно, так оно и есть. С чего бы ему меня обманывать! Но ни мне, ни дю Лису не удалось ее спасти. Ее сожгли… Странно. А мне казалось, что мы ее освободили.

– Давно?

– С позволения сказать – еще до рождения моего деда.

– Очень странно. Это было как вчера.

– «Капитан, блин, отзовись! Отец родной, я знаю, что ты жив!»

– Увы, Маноэль, я слышу голос с того света. Бедняга дю Лис зовет меня. Но разве я действительно отец ему?

– Да что ты морочишь бедняге голову! – Женский голос властно прервал нашу беседу. – Не видишь, что ли? Он бредит. Еще бы – так по голове шандарахнуло! Хорошо – каска крепкой оказалась.

Я понемногу приходил в себя и даже, к немалому удовлетворению, смог открыть глаза. Но, сколь не силился, не мог вспомнить ни лица, ни голоса блюстительницы моего покоя. Свет масляной лампады, едва разгонявшей сумерки каморки" где я находился, являл взору склонившихся над моим распластанным телом сиделок: миловидную женщину лет тридцати в одной рубахе, под которой явно прорисовывались тяжелые груди, и широкоплечего усача, одетого чуть более своей подружки, но при шпаге.