Вначале я пытался делиться своими странными ощущениями с верным де Батцем, но они доводили моего друга до такого суеверного ужаса, что я почел за лучшее держать свои беды при себе.
Однако время шло, и оставаться в гостях у Жозефины становилось небезопасно. Имевшееся в наличии золото подходило к концу, и единственным способом пополнить его запас была продажа прихваченных во дворце драгоценностей. Как говорится, война сама себя кормит. Но сколько ни дали бы за них ростовщики – шанс, что деньги не пойдут впрок, был более чем высок. Ищейки Паучихи шастали по Парижу, точно тараканы по столу с объедками, выискивая тех, кого можно было покарать, свалив на их головы всю вину за произошедшее. Я в этом списке стоял первым. Уже были повешены мсье де Ту, обезглавлен родственник Гизов, их ярый сторонник и активный участник «Парижского мятежа» герцог Омальский и несколько десятков вельмож рангом пониже. Уже бежал из Парижа Генрих де Гиз, и его роскошный особняк в квартале Маре был передан в казну, как и имущество его братьев, найденное в столице и ее окрестностях.
Удар по Лотарингскому дому был довольно силен. Теперь наступала пора королевского дома Наварры, то есть в первую очередь моя. Оставаться дольше в Париже было невозможно. Как ни скрывайся я в этих стенах, рано или поздно ищейки все равно выведали бы место нашего убежища, и ни де Батц, ни дюжина гасконцев, готовых безропотно отдать жизнь за короля, не спасли бы меня от «праведного гнева» Черной Вдовы. К тому же прославиться под именем государя, всю жизнь укрывавшегося от опасности в борделе «Шишка», что на улице Пон-Вьё, мне вовсе не улыбалось.
– Сир! – однажды вечером начал бравый гасконец, в час когда хозяйственная Жози устраивала ревизию заработанных девицами монет и потому не крутилась близ красавца лейтенанта. – Пора уезжать из Парижа.
– Верно, Мано.
– В Понтуазе нас ожидает пять дюжин пистольеров, с ними еще до сотни тех, кто сражался вместе с вами в Лувре. Я посылал человека, сегодня он вернулся с сообщением: солдаты будут ждать не более двух недель. Им приходится скрываться, а деньги на исходе. Если мы не появимся, они попросту разбредутся кто куда.
– Значит, за это время нам нужно выбраться из Парижа.
– О да! – радостно подхватил мой помощник. – Наш отряд невелик – не более двух сотен, но это испытанные бойцы. Они будут рады служить под вашим знаменем.
– О чем ты говоришь, Мано? Разворачивать стяг Наварры здесь, не имея под командой даже эскадрона, – это самоубийство!
– Мы можем уйти в Гасконь и собрать там армию, сир.
– Можем, – вздохнул я. – Но без помощи Испании или Англии у нас вряд ли получится навербовать более пяти полков пехоты и двух кавалерии. Этого тоже мало для войны с Францией.
– Англия за морем. До нее надо добраться. К тому же туда должен ехать кто-то, способный убедить их королеву дать денег и послать флот. А Испания, прошу простить меня. Ваше Величество… Но ведь вы же гугенот. Король Испании никогда не станет вести переговоры с гугенотом.
– Я – гугенот?! – Этот вопрос вырвался у меня помимо моей воли и, похоже, изумил Отважного лейтенанта.
Со времени моего возвращения к жизни вопрос, отношусь ли я к лагерю католиков или же их непримиримым врагам-гугенотам, честно говоря, не тревожил меня нисколько. И вот теперь он встал со всей остротой.
– О да, мессир! – проговорил удивленный де Батц. – Вы глава гугенотской партии, мой капитан.
– Да? Тогда почему я не помню ни одного псалма?
– Сие мне неведомо, государь. Я вполне был удовлетворен тем, что за всех наших ребят молитвы Господу возносил наш эскадронный капеллан, царствие ему небесное. Светлая душа. Там, в Лувре, рубился до последнего, пока его алебардой в спину не ткнули. – Он печально вздохнул, на минуту задумываясь. – А то вот еще можно двинуться в Ла-Рошель. Там, правда, католиков не любят, ну да вы меня и ребят не выдадите. Ну а мы с вами – и в огонь, и в воду! Поговаривают, что в Ла-Рошели ваш кузен, принц Кондэ, уже войска собирает. Так, может, туда?
– И по дороге в Ла-Рошель, – поморщился я, – и по дороге в Гасконь нас будут искать, как нигде в другом месте Франции. Кроме того, почему-то мне кажется, что я не в самых добрых отношениях с кузеном Кондэ. Не думаю, чтобы он обрадовался моему приезду. Пока одно ясно точно: из Парижа самое время убираться. И вот еще что. Если я не убивал короля Карла IX – а я готов отдать голову на отсечение, что я его не убивал, – значит, его убил какой-то негодяй, желающий приписать мне смерть государя. Что бы ни случилось, я обязан распутать это дело. Имя короля Наварры не должно быть запятнано обвинением в подлом цареубийстве. А потому, будь добр, послушай, что говорят на эту тему на рынке, в коллежах Сорбонны, у Девиц… Где и что сейчас Екатерина, Генрих Анжуйский, Алансон, Гиз, моя супруга Марго и прочие мои родственнички.
– Слушаюсь, мой капитан!
За дверью послышались быстрые шаги хозяйки, должно быть, заскучавшей без лихого гасконца, и я приложил палец к губам, давая знак прекратить наш военный совет.
С этого дня, к немалой печали гостеприимной хозяйки «Шишки», мы начали подготовку к отъезду. Для начала мой верный соратник, прикидываясь простецким искателем удачи из Прованса, обошел все городские ворота, спрашивая, нельзя ли устроиться где-нибудь стражником. Но южный говор Мано заставлял парижан настораживаться, и, невзирая на уверения в полной преданности канонам католической церкви, ни один цеховой старшина, возглавляющий отряд местной стражи, не пожелал взять к себе чужака. И все же сказать, что преданный гасконец зря стаптывал сапоги, было нельзя. Результат, хотя и неутешительный, имелся.
Воодушевленные посулом высокой награды, стражники перерывали повозки, выезжающие из города, заставляли нищенствующих монахов снимать капюшоны у крепостных ворот. Даже поднимали кончиками алебард колпаки прокаженных, возвращающихся с убогой милостыней в приют Святого Лазаря, находящийся по ту сторону новых стен Карла V. Если бы они могли знать, сколько стоит голова словоохотливого простака, потягивающего дешевое вино из оплетенной бутыли и распространяющего вокруг неперебиваемый запах чеснока, вероятно, бдительные стражи сей же миг оставили бы в покое монахов, торговцев и прочий прохожий люд и гнались за Мано через весь город. Но мысль об этом даже не приходила в их головы. В самом деле, не мог же так просто разгуливать по Парижу человек, голова которого оценена в доход с хорошего баронства.
Работу Мано все-таки нашел: возчиком в той самой скорбной лечебнице Святого Лазаря. Правда, для этого пришлось изрядно уменьшить остававшийся у нас запас монет, но зато теперь в распоряжении будущих беглецов имелась повозка, запряженная двумя справными мулами, огромная бочка для воды, бочонки поменьше, множество высоких корзин для провизии и возможность каждый день выезжать из города и въезжать обратно. На эту бочку у нас были особые надежды. В нужный момент в ней предполагалось поставить второе дно и тем самым превратить повозку в королевскую карету. В корзинах и бочонках, меж овощей, фруктов и свежего мяса, мы надеялись спрятать оружие пистольеров, личного эскорта Моего Величества, по-прежнему околачивающихся по тавернам и борделям улицы Пон-Вьё.