– Так, – согласился я, усмехаясь. Подобное объяснение нравилось мне куда как больше, чем прежние – высокоморальные.
– Ну хорошо! Это во-первых. Значит, есть и во-вторых?
– Это уж и совсем просто! Как я уже говорил, за ваши головы я бы получил не более тысячи ливров и, как водится, славу спасителя отечества от таких отъявленных негодяев, прошу прощения, сир, как ваше величество и Маноэль де Батц.
Конечно, после печально известной бойни в Париже поуменьшилось гугенотов, но все же их куда больше, чем того хотелось бы архиепископу Парижскому. Далеко бы ушел я с этой славой и своей кровавой тысячей ливров? Вряд ли дальше ближайшей осины! К чему мне это? К чему мне пятно человека, предавшего в руки палачей потомка святого Людовика? Уж лучше я помогу вам спастись, и, быть может, мои слова умягчат вашу душу, помогут найти ту узкую тропку меж оскаленных пастей чудовищ, жаждущих крови, ту тропку, что приведет Францию к миру и благополучию. Так-то, сир! – Служитель Господа закончил свою речь и, помолчав, добавил: – Желаете ли еще что-нибудь спросить?
– Если можно, отец мой! Как вам удалось заполучить обратно нашу повозку?
Брат Адриэн загадочно улыбнулся:
– Это долгая история, сын мой. Быть может, я поведаю ее как-нибудь в другой раз. А сейчас не время ли вспомнить, что Господь создал ночь для сна?
* * *
Утром мы продолжили свой путь в Понтуаз, уже не особо скрываясь, хотя, понятное дело, не поднимая над лазаретной повозкой знамя Наварры. Там, в назначенном месте, неподалеку от города, заранее предупрежденный запиской о нашем возможном появлении, должен был ждать знакомый мне еще по Лувру корнет де Труавиль с остатками воинства. Однако надеждам нашим было не суждено свершиться. Не успели мы проехать и пяти лье, как навстречу нам потянулась понурая толпа самобичевателей, окончательно потерявшая вид церковной процессии.
– Куда вы, дети мои? – воскликнул брат Адриэн, поднимаясь во весь рост на тряском экипаже. – Понтуаз в обратной стороне!
– В Понтуазе бой! – уныло подняв на него глаза, пояснил какой-то парижанин, удрученно волокущий за собой по земле окровавленное узловатое вервие.
– Говорят, швейцарцы напали. Впереди – застава, дальше никого не пропускают.
– Тпр-ру! – Мано натянул вожжи, останавливая мулов. – Проклятье! Не успели!
Все было понятно без лишних слов. Пока я приходил в себя, отлеживаясь в «Шишке», гасконцы, швейцарцы, шотландцы, вырвавшиеся из кольца горящего Лувра, шумно праздновали свою боевую удачу. До поры до времени. До того часа, пока не закончились золото и награбленные во дворце драгоценности, жители Понтуаза с досадой, но сносили присутствие в городе банды разгульных вояк. Но со временем деньги закончились, и возмущение почтенных буржуа достигло предела. Скорее всего такое нетерпение им дорого обошлось. Насколько я понимал, кроме собственного полка у Анжуйца сейчас реальных сил не было. Ну, может быть, еще итальянский легион королевы, но это охрана дворца. Если принц-престолоблюститель шлет на подавление какого-то заурядного дебоша свою гвардию – значит, не иначе как существованию Понтуаза угрожает большая опасность.
– Где назначена встреча? – кратко спросил я.
– В лесу Буа-Соланж, – так же коротко ответил Мано. – В развалинах аббатства Святого Ремигия.
– Далеко отсюда?
– Еще три лье по дороге, а там лесом пару лье.
– Ты сможешь найти их?
– Конечно, сир! И я, и ваши пистольеры.
– Прекрасно! Сейчас мы съезжаем с дороги, находим укромное место, где можно переждать опасность, и посылаем человека в аббатство.
– Слушаюсь, сир! – Де Батц хлестнул мулов, заставляя их свернуть с проезжей дороги. Повозку тряхнуло. Заросшая лопухами канава приняла в себя задние колеса, но длинноухие Упрямцы, с трудом перебирая ногами, все же вытянули застрявший было возок, и мы покатили к маячившему чуть поодаль дубняку, оставляя колею в высокой, уже желтеющей, по-осеннему блеклой траве. Укромное место сыскалось довольно скоро. Да и мудрено ли найти укрытие от посторонних глаз в стране, покрытой лесами и столь холмистой, что с высоты Всевышнего она, должно быть, представляется окаменевшим штормовым морем, да к тому же покрытым отчего-то густой щетиной.
– Ну что, Мано! – начал было я, когда мы наконец расположились на привал. – Кто едет в аббатство?
– Если позволите, сир, – я сам отправлюсь.
– Не позволю! Ты и так в эти дни рисковал жизнью ежечасно! Не забывай: сегодня тебе противостоит не городская стража, которая тебя до последних дней в глаза не видела, а гвардейцы герцога Анжуйского. С ними ты небось поближе знаком?
– Было дело! – вздохнул де Батц, конфузливо почесывая затылок. – Так ведь и их анжуйцы тоже знают. – Мано кивнул на моих телохранителей. – И на Пре-о-Клер встречались, и на свадьбе вашей за здравие вместе пили.
– То-то и оно! К тому же здесь надо тихо пройти, а вы… Одна только твоя погоня за каретой епископа чего стоит!
– Так ведь… Конфьянс… Это ж… – стыдливо потупился гасконец, теребя в смущении длинный черный ус.
– Ладно-ладно…
– О чем вы спорите, судари мои? – спрыгнув с возка, осведомилась Жозефина. – Тут и думать нечего – я пойду! Меня и анжуйцы знают, и гасконцы знают. А ежели что, так, памятуя прошлые деньки, вернее, прошлые ночи, – Жози хихикнула, – небось и сам маршал Таванн придет мне на выручку.
– Но это может быть опасно! – произнес я, понимая, что слова этой разбитной румянощекой девицы, несомненно, верны. – Дикие звери, патрули на лесных тропах…
– Вы правы, сын мой, – вдумчиво проговорил брат Адриэн. – Опасность подстерегает всякого и всечасно. Живущий в этом лучшем из миров – всегда в опасности. Но милость Господня безгранична, и истинно верующий защищен тем, чье могущество выше силы воинов и власти земных князей. Я проведу эту достойнейшую женщину в аббатство Святого Ремигия. Так будет спокойнее и ей, да и мне есть над чем поразмыслить, ибо что может быть печальнее и поучительнее, чем развалины святого храма.
– Развалины двух храмов, – не задумываясь, выпалил сообразительный гасконец, решивший, видимо, блеснуть глубокими познаниями в арифметике.
Взгляд, который метнул на него падре, тяжело было перевести на французский, не употребляя при этом слов, не предназначенных для нежного дамского ушка.
– Брат Адриэн! – начал я, спеша сгладить неловкость положения. – Божье слово, конечно, великая сила, но вряд ли оно способно отвратить клинок разбойника от вашей груди.
Монах молитвенно сложил руки перед собой:
– Все в руце Господней, мы – лишь персты ее!
– Прошу вас, сударь! – Он поманил одного из пистольеров, слушавшего нашу беседу. – Обнажите свой клинок и нападайте, как если бы я был вашим врагом.
Гвардеец вопросительно посмотрел на нас с Мано, затем, пожав плечами, обнажил шпагу и сделал короткий выпад в сторону монаха. Длинные четки со свистом врезались в его запястье, точно камень, выпущенный из пращи библейского Самсона, заставляя ладонь разжаться и выпустить оружие. Еще миг – и гасконец лежал на земле со все теми же четками, обвитыми вокруг шеи.