Несомненно, у коллег был резон предполагать, что, обретя такую замечательную вещь, Ллевелин не преминет воспользоваться ею по прямому назначению, вложив волшебные пергамента Мерлина в «волшебную шкатулку Оберона». Верны ли наши расчёты или нет, предстояло выяснить ночью. Пока же солнце ещё не достигло зенита, и впереди был долгий августовский день.
Я возвращался в апартаменты, где ожидали меня соратники по тайной войне. Шёл, обдумывая услышанное сегодня и вспоминая вечерний приём. Всё, о чём мы беседовали, пожалуй, не выбивалось из общего ряда политических интриг и военных предуготовлений. Наверное, кроме одного. Кроме той реакции, которую вызвало у герцога сообщение о спасении молодой королевы Гвиневеры и о её желании уйти в монастырь.
Вряд ли юная красавица с мягкой, чуть застенчивой улыбкой и удивлённо-задумчивыми голубыми глазами интересовала Стража Севера сама по себе. Насколько я мог видеть, герцог не питал особой любви к прекрасному полу, рассматривая очаровательниц, воспетых галантными трубадурами, лишь с точки зрения их политического веса. С этой точки зрения Гвиневера была фигурой сыгранной.
Утратив благосклонность короля ещё при жизни Артура, открыто признав связь с Ланселотом и теперь не пожелав воспользоваться её плодами, – в глазах Ллевелина она должна была бы утратить всякую привлекательность. Однако не утрачивала. Вопрос «почему» оставался открытым. Возможно, конечно, он надеялся использовать живую супругу короля Британии как дополнительный козырь в игре против Мордреда. Архиепископ Эмерик, сто восьмым псалмом Давида изгнавший из богобоязненной паствы паршивую овцу Мордреда; сам Ллевелин, возможно, являвшийся вполне натуральным Пендрагоном; леди Гвиневера, способная обвинить Мордреда в преступном посягательстве на святость брачных уз; я, «джокер», могущий подтвердить под присягой камланнскую подмену; и конечно же десятки лендлордов, готовых военной силой поддержать притязания на престол Стража Севера – против такого покера трудно было что-то противопоставить.
Так что даже если, паче чаяния, пророчество и будет собрано, даже если в результате его прочтения Мордред, а наверняка именно его Ллевелин видел основным своим соперником, претендовал на королевский трон, вряд ли он занимал бы его дольше, чем пал последний из его защитников. Когда бы таковые оказались.
Если мои предположения действительно были верны, значит, можно было не сомневаться, что очередным ходом престолоблюстителя Камбрии и Нортанумбрии должно было быть изъятие несчастной королевы из монастырской тиши и препровождение её поближе к Камелоту. Наверняка мнение Гвиневеры на этот счёт ни в малейшей степени во внимание не принималось. А зная повадки рыцаря золотого дракона, вполне можно было предполагать, что придуманная им для этого случая каверза наверняка угрожала если не ей – красавица нужна была Ллевелину живой, – то уж, во всяком случае, обители кающихся грешниц.
Я спешил поделиться своими предположениями с Магэраном и Сабрейном, тем самым оставив верным друзьям королевы и впредь заботиться о её благополучии.
– Господи, – выслушав меня, печально проговорил сэр Магэран, – что, опять?! В конце концов подкладывание соломки в местах её падения не входит в наши прямые обязанности. – Он посмотрел на Сабрейна, ища поддержки.
Похоже, его напарник тоже не был в восторге от перспективы вновь спасать вдову Артура. Впрочем, вдову ли? Как ни крути, Артур числился без вести пропавшим, а стало быть, формально Гвиневера продолжала оставаться супругой при живом короле.
– Послушай, – со вздохом начал Сабрейн, обращаясь не то ко мне, не то к высшим силам, – через считанные дни мы должны быть в Камелоте. А эта красавица, то есть я, конечно, ничего не хочу сказать, она и впрямь пленительно хороша, но у неё же семь пятниц на неделе! И все почему-то в понедельник.
– Который, как известно, начинается в субботу, – вставил молчавший до того Лис.
– Верно, – не задумываясь, кивнул Сабрейн. – То есть жизни она не знает напрочь, и каждый раз, столкнувшись с ней лицом к лицу, удивляется непередаваемо. По-моему, она до сих пор считает, что отсутствие перин в лесной чащобе это всё наши коварные происки. Дурной звезды дитя! А одна история с яблоком чего стоит?
– Какая такая история? – переполошился Лис, чувствуя, что пропустил нечто важное. – Она откусила яблоко и заснула? А потом пришёл Артурыч и ка-ак лобзанет её с размаху! Она глазками блым, а над нею морда ред, а в душе полный блу. Ну, она похлопала-похлопала очами и решила податься в монастырь. – Лис, довольный своей историей, оглядел собравшихся. Все недоумённо молчали. – А… ну… Это было в другой раз. А может, даже и не с ней, – поспешил откреститься от своих слов мой друг. – Так что там за плодово-ягодная история?
– Да история-то известная, – поморщился сэр Магэран. – Когда Мордред запустил слух, что у Ланселота с Гвиневерой большая любовь, та не нашла ничего лучшего, чем собрать всех, имевшихся в Камелоте рыцарей Круглого Стола, устроить им небольшой банкет и объявить, что она верна его величеству буквально до гробовой доски. Тут-то Мордред в вазу с фруктами отравленное яблоко и подложил. Потом поговаривали, что он Гавейна хотел отравить. Сами знаете, Гавейн был большой охотник до яблок, но я думаю, Мордред предоставил выбор жертвы случаю. Конечно, лишить оркнейскую партию главы и самому на неё опереться – идея неплохая, но могу вас уверить, всё случилось не так.
Если бы Мордред этого желал, они бы с Морганой придумали что-нибудь похитрее. На беду, яблочко попалось сэру Пинелю, одному из ближайших соратников самого Мордреда, что позволило ему с пеной у рта заявлять, что королева – отравительница, а убить она желала никого иного, как его самого. Что было дальше, вы, конечно, ведаете…
Не знаю, как Лис, но я-то об этом знал точно. Мне было положено, так сказать, по семейным обстоятельствам. Дело в том, что Артур, вынужденный под напором сторонников Мордреда заключить несчастную королеву до суда в башню, приставил охранять её моих кузенов Гарета и Гахериса. Подозреваю, что именно Мордред сообщил отсутствующему в то время при королевском дворе Ланселоту о творящемся в Камелоте непотребстве.
Неистовство овладело первым рыцарем Европы, очертя голову помчался он освобождать любимую. Ни Гарет, бывший близким другом короля Беноика, ни его брат Гахерис не притронулись к оружию, когда перед ними появился впавший в буйство Озёрный рыцарь. Да и мог бы Гарет, посвящённый некогда в рыцари самим Ланселотом, поднять меч на своего воспреемника? Они увещевали его, пытаясь объяснить, что вовсе не желают зла Гвиневере, а лишь охраняют её от козней Мордреда. Но он не стал их слушать, и кровь их лежала теперь на Ланселоте.
С той поры для всех оркнейских рыцарей гербовый щит Ланселота, три червлёные правые перевязи в серебряном поле считались напоминанием о безвинно пролитой крови принцев и ранах Гавейна, полученных им в Арморике.
Мне было за что требовать с Ланселота вергольд [32] , но судьба Британии сейчас была важнее судьбы моих несчастных родственников.