– Настолько, что ради нее ты готов позабыть закон? Ты ищешь встречи с Чужаком в час, когда храм твой в запустении и народ, взращенный тобой, отвернулся от тебя?!
– Храм и народ – это мои заботы! И Даниил, вернее, тот, кого прозвали Даниилом, – всего лишь никчемный выскочка! Мне ли страшиться его? Не касайся этого, старик! Я прошу тебя, прошу впервые с изначального дня, помоги мне! И поверь, я знаю, что нужно мне и этому миру!
– Мне ли не верить в тебя, Мардук!
Валтасар чувствовал себя разбитым и потому раздраженным. События вчерашнего дня не шли у него из головы. Он рассеянно выслушал сообщение Даниила о желании персидского царевича Дария тайно встретиться с ним, не проявив, впрочем, ни малейшего удивления по поводу внезапного приезда в Вавилон никем не званного племянника Кира.
– Да, хорошо. Я нынче же приму его, – кивнул он. – Если ты говоришь, что речи его заслуживают внимания, то, значит, так и есть.
Даниил удивленно поглядел на государя. Кажется, впервые он видел его столь безучастным к судьбе великого царства.
– Что с тобой, мой государь? Что гнетет тебя? – удивленно спросил он.
– Мир вокруг теряет привычные очертания, – туманно пояснил властитель. – Я не могу ни понять этого, ни привыкнуть.
– Понять мир – великое деяние, – покачал головой Даниил. – И всякое понимание начинается с того мгновения, когда осознаешь, что не понимаешь того, что желал бы разуметь.
– Все это мудрено, – тряхнул черными как смоль кудрями Валтасар. – Красиво, но мудрено. А вот скажи, к примеру, ты, божий человек, пред коим врата мудрости распахнуты настежь, что есть Господь для тебя?
Даниил вздохнул. Он давно ожидал этого вопроса и сам толком не ведал ответа на него.
– Что для меня Господь? – повторил он. – Вопрос, в котором нет ответа. Разве для меня ОН? Или для тебя? Разве солнце в небе светит для кого-то одного? А ветер, надувающий трус купеческого судна, разве не он же срывает плоды с деревьев и несет песок в знойной пустыне? Бог един для всех. И не спрашивай меня, государь, где отыскать его дом. В душе твоей его дом, в душе моей его дом. И эти стражники и царедворцы, и чужестранные послы – все они носители бога. Не силься отыскать его вне себя. Задай же себе вопрос не: «Что для меня бог?», а «Что я для Бога?» Пришедши в этот мир беспомощным и жалким, каким покинешь ты его? Что есть путь твой? Задай себе эти вопросы и внемли, когда Создатель даст тебе ответ.
– И что же мы для Господа? – чуть насмешливо, но с интересом произнес царь.
– Мы – то, что создано им, и наполнены духом его. Мы – воплощенный замысел божий, и каждый из нас по сути своей творец во имя творца предвечного. Гончар ли, превращающий сырую глину в совершенный кувшин, пастух ли, стригущий шерсть, – каждый из нас рожден стать творцом. Пусть малым и неприметным. Но из малого зерна вырастают тучные колосья. Суть человека и суть бога неразделимы, как неразделимы свет и тень, день и ночь, Солнце и Луна.
– Ты говоришь складно, Даниил. И все же ты не прав, – покачал головой царь. – Ведь ты рассказываешь о боге-творце и творце-человеке, а стало быть, о мужчине. А ведь есть еще женщина. Разве можно и ее ставить в один ряд с богом и мужчиной?
На лице Валтасара появилась торжествующая усмешка. Еще бы, столь ловким ходом ему удалось нащупать слабину в рассуждениях эборейского пророка.
– И верно, государь! – кивнул Даниил. – Ведь всякому ведомо, что мы рождаемся от ветра, который сметает пыль в кучи, а из той пыли силой лунного света является человек.
– Что ты такое говоришь, несчастный?!
– О повелитель, не суди по моему внешнему виду, – насмешливо произнес царский собеседник. – Всякому же известно, что Господь сотворил человека из праха, и возвращается он во прах. Но все же сколько ни мети пыль, она не становится человеком. Таинство превращения одного в другое скрыто от нас, но все мы – плоды его.
Ныне же каждому, исключая, быть может, неразумных детей, точно известно, как сотворяются человеки, и если лишь в прочнейшем союзе мужчины и женщины уподобляемся мы богу в час изначального творения Всевышнего, можем ли после этого утверждать, что одна половина божественна, другая же – нет? Сие неразумно! Сказано в Писании: «Мужчину и женщину сотворил их, и нарек им имя: человек». Вместе в глазах ЙаХаВа зовемся мы человеком. Мужчина ли, женщина – лишь части целого.
Всякому – свое деяние, и свой почет. Взгляни, коли желаешь, на символ эборейской веры: знаки мужского и женского переплетены в нем неразрывно. Вот мужское, направленное острием вверх, ибо ведет и направляет. Но гляди, покоится он на твердом основании. Вот женский. Острие его направлено вниз, ибо через него идет неразрывность традиций рода и прочный род также вырастает через этот знак. Вместе же они звезда – вечное светило, сиречь, Бог!
– Твоя речь мудра, Даниил, – задумчиво произнес Валтасар. – Я велю писцам, чтобы они запечатлели твои слова на отдельной табличке, ибо желательно мне будет вновь перечесть их.
Гаумата очнулся оттого, что кто-то пытался стянуть с него массивную золотую цепь с солнечным ликом Мардука. Знак его духовной власти цеплялся за ухо, и эта внезапная боль выдернула его из небытия, как из темноты колодца наполненное ведро. Он застонал и попытался открыть глаза.
– Глянь-ка, он жив, – донеслось откуда-то сверху.
– Подумаешь, эка невидаль, – отвечал второй голос. – Что я, живых людей не видал прежде? Жив, так умрет. Солнце, ишь какое. Ты мне лучше ответь. Вот помрет он, мы его оставим. Прилетят ухеели и сожрут его, как ячменную лепешку. Но это их забота. Их тому, видать, Ахурамазда зачем-то обучил. А где, скажи на милость, видал ты, чтобы ухеелю зачем-нибудь понадобилась такая вот золотая цепь или же пояс с каменьями.
– Все же лучше его не трогать, – с сомнением произнес другой. – Разве ты сам не видишь, это же жрец?! За него ни от людей, ни от богов нам пощады не будет.
До затуманенного сознания бывшего Первосвященника Мардука тихим эхом докатилось имя персидского бога добра и света Ахурамазда. «Стало быть, персы, – отрешенно констатировал он. – Сколь же долго я был в пути?»
– Мы не убивали его и не убиваем, – парировал тот, кто настаивал на ограблении. – Пусть живет, сколько бог ему намерил. А это – наша добыча.
Гаумата предпринял еще одну попытку открыть глаза. На этот раз, хоть и в малой степени, она ему удалась. Над его скорчившимся в тесной колеснице телом возвышались фигуры двух всадников. Их кони, доспехи, колчаны, полные стрел, не оставляли сомнения, что перед Гауматой не просто разбойники, шакалы караванных путей, спешащие ухватить отставших и ослабленных долгим переходом. Это были профессиональные вояки, не гнушающиеся мародерством, но все же связанные воинским законом, как скакун крепкой уздой.
«Великий Мардук! – подумал он и осекся. Славить Повелителя судеб ему теперь было зазорно. И все же судьба, устыдившись, кажется, суровости по отношению к нему, решила послать ему в подмогу удачный случай. Гаумата с трудом приподнял руку, стараясь жестом привлечь к себе внимание наездников.