Слушая, Ратлидж угадывал правду, прорываясь через ложь. Ему пришлось напомнить себе, что Марк Уилтон целых четыре года провел на войне, в небе над Францией. И выжил он отчасти благодаря уму и сдержанности. Он никому не позволял перехитрить или одурачить себя.
— Она спрашивала вас, не вы ли застрелили ее опекуна?
— Нет, — отрывисто и надменно ответил Уилтон. В нем заговорила гордость.
— Как вы ей ответите, когда она задаст вам такой вопрос… когда вас арестуют?
— Что вы решили, будто Харриса застрелил я. Что я буду бороться в суде и, если мне повезет, оставлю вас в дураках. — Уилтон нахмурился. — И хоть я не адвокат, шанс у меня, по-моему, есть. Против меня только косвенные улики, никто не видел в моих руках ружья. Никто не видел, чтобы я стрелял в полковника. Отмена свадьбы, конечно, бросает на меня тень, но мы еще посмотрим! — Поймав недоуменное выражение в глазах Ратлиджа, он сказал: — Да-да, я все обдумал! Я почти всю ночь не спал. И решил для себя кое-что. Вы, возможно, в конце концов победите; судебный процесс не закончится полным моим оправданием. Меня освободят «за недоказанностью». Но тень сомнения будет висеть надо мной до конца жизни. Убил я Харриса или нет? В каком-то смысле такое положение хуже виселицы. Да и Леттис вряд ли согласится выйти за меня замуж. Вы только представьте, каково ей будет каждую ночь гадать, убил ее муж ее опекуна или нет.
— Значит, сейчас вы не пойдете со мной добровольно и не отдадитесь в руки правосудия?
— Если я добровольно пойду с вами, значит, признаю себя виновным. Так решит большинство. — Уилтон устало потер глаза. — Я не могу себе позволить самого себя осудить. Вам придется меня арестовать. Шума не нужно; обещаю, неприятностей я вам не доставлю. Но без ордера я с вами никуда не пойду.
— Почему Чарлз Харрис вдруг передумал насчет свадьбы? Что такого вы натворили? Почему настроили его против себя?
К удивлению Ратлиджа, в глазах Уилтона сверкнула веселая искорка.
— Этого я вам не скажу! Причина, какова бы она ни была, умерла вместе с Чарлзом Харрисом. — Перестав улыбаться, Уилтон продолжал вполне серьезно: — Ратлидж, окажите мне услугу. Не знаю, способны ли вы на такое, но прошу вас, по крайней мере, подумать. Я хочу пойти на похороны с Леттис. Нужно, чтобы ее поддерживал кто-нибудь, кроме идиота Карфилда и Саймона Холдейна. Саймон парень добрый, но уж слишком изнеженный! Полк пришлет своего представителя, но Леттис его не знает, он для нее чужой. Ей и без того тяжко — опекун убит, жених в тюрьме. Можете сегодня запереть меня в номере гостиницы, если боитесь, что я убегу. Заранее согласен на любые ваши условия. Только пойдите мне навстречу! Я буду вам очень признателен.
— Я не имею права откладывать арест.
— Почему? Думаете, я застрелюсь, как только вы уйдете? Или сбегу во Францию? Да сама надежда, какая у меня есть на нормальную жизнь, служит доказательством того, что я не убивал Чарлза! Судебный процесс для меня не менее важен, чем для вас. Дайте мне двадцать четыре часа!
Ратлидж пытливо смотрел на капитана, пытаясь разгадать его. За красивым лицом таилась необычайная сила. И… может быть, чутье азартного игрока? Высоко в облаках, вступая в смертельную схватку с врагом, где проигравшему грозила смерть, Марк Уилтон одерживал победу в одном поединке за другим и выходил практически без единой царапины. Потрясающее везение! И дух его не сломлен…
Неожиданно ожил Хэмиш, молчавший почти все утро: «Зато твой дух сломлен, и еще как! Вот почему ты утратил свой дар, старина. Ты сломался психически, духовно и физически. Ты больше не охотник, ты — добыча!»
Ратлидж заставлял себя думать, не обращая внимания на Хэмиша. Уилтон ждал, терпеливо наблюдая за ним. Ему очень нужен этот день. А унижаться и просить он не любит.
Ратлидж еще раз все обдумал. И принял решение.
— Что ж, ладно. Даю вам двадцать четыре часа. Но если вы меня обманете, клянусь Богом, я вас распну!
Уилтон покачал головой:
— Я прошу не ради себя, а ради Леттис!
На обратном пути в гостиницу Хэмиш негодовал: «Опять эта ведьма! Она тебя околдовала своими разными глазами, и ты потерял душу…»
— Нет, — сказал Ратлидж, глядя перед собой. — Я начинаю думать… — Он объехал большого рыжего пса, который мирно трусил по дороге. — Я начинаю думать, что я, наоборот, ее обрел.
«У тебя есть подозреваемый, свидетели, есть орудие и причина, по которой твой прекрасный полковник в то утро должен был умереть. Ты сделал дело, старина, не отказывайся от достигнутого!»
— Наоборот, до сих пор я ощупью бродил впотьмах, позволяя другим рассказывать, что случилось. Я был запуган тем, что другие могут увидеть мои страхи и обернуть их против меня. Я боялся неудачи, но почти ничего не сделал, чтобы ее предотвратить. Я был потерян — потерян! — и никак не мог вернуться назад, в 1914 год. Если я не справлюсь, то вполне заслуживаю того, чтобы меня снова заперли в проклятой клинике вместе с другими жалкими калеками. Если я хочу выжить, я должен бороться за выживание…
Весь день он рассортировывал улики, заканчивая отчет. Прежде чем его начать, он позвонил Боулсу в Лондон и сказал:
— У меня достаточно улик, чтобы требовать ордера на арест. Завтра в полдень. Улики сильные, но в деле есть подводные камни. Думаю, хороший королевский адвокат все докажет, и убийцу признают виновным.
Боулс выслушал его и заявил:
— От всей души надеюсь, что вы не собираетесь арестовать Уилтона! Утром мне звонили из Букингемского дворца; они хотят выяснить, стоит ли присылать своего представителя на похороны. Уилтон женится на подопечной Харриса…
— Передайте, пусть пришлют человека, который лично знал полковника Харриса. Он был хорошим солдатом и верно служил королю. Уилтон тут ни при чем.
— Ратлидж, если вы запорете дело, в Скотленд-Ярде вам голову снесут! Вы меня слышите? Не трогайте Уилтона до тех пор, пока не найдете такого бесспорного доказательства его вины, что даже сам Христос не сумел бы его оправдать! В противном случае вы бросите тень на королевскую семью и опозорите Скотленд-Ярд!
— Не опозорю, — ответил Ратлидж гораздо увереннее, чем чувствовал себя на самом деле. — Если же опозорю, утром в среду на вашем столе будет лежать мое прошение об отставке.
— И что толку, старина? Ведь вред уже будет причинен!
— Понимаю. Поэтому я и не спешу.
Ратлидж повесил трубку. Нечего сказать, начальство умеет поддержать в трудную минуту! Он почувствовал себя очень одиноким, брошенным.
В то же время одиночество придавало ему силы. Когда тебе кто-то верит, ты уязвимее. Ты поддаешься. Он давно уже рассказал бы кому-нибудь про Хэмиша, если бы было кому рассказать. Пока он горит в своем отдельном, личном аду, ему во многом гораздо спокойнее. Никто до него не дотянется. Никто не может его уничтожить. Он и без того втоптал себя в грязь.