Абсурд, как такое вообще могло случиться? Декстер, бандит-любовник, ворующий поцелуи. После возвращения домой я долго стоял под горячим душем и, прежде чем забраться в постель, повернул термостат на минимум. В самые темные моменты жизни мне кажется, что холод очищает. Не стану притворяться, будто понимаю почему.
А было холодно. Даже сейчас, все еще среди последних клочьев ночного сна, слишком холодно для кофе и начала нового дня.
Как правило, я не запоминаю сны, а если все же они остаются в памяти — не придаю им значения. Поэтому так нелепо, что этот сон все еще со мной.
Я парю над безукоризненным, хоть и ограниченным рабочим пространством — моя рука, в идеальном унисоне с той, другой рукой, поднимается и мягкой дугой опускается для безупречного рассечения…
Я читал книги. Мне никогда не стать человеком; может быть, поэтому люди всегда интересовали меня. Благодаря этому я понимаю весь символизм: парение — одна из форм полета, означающая секс. А нож…
Ja , herr Doktor . Нож — это означает Mutter, ja?
Хватит, Декстер. Глупый, бессмысленный сон.
Зазвонил телефон, и я почти выпрыгнул из своей шкуры.
— Как насчет завтрака у Уолфи? — Это была Дебора. — Я плачу.
— Сейчас субботнее утро, — ответил я. — Нам туда никак не попасть.
— Я приеду раньше тебя и займу столик. Встретимся там.
Закусочная «Уолфи» в Майами-Бич — это традиция Майами. А поскольку Морганы — семья из Майами, мы всю жизнь ели там по всяким особым закусочным случаям. Почему Дебора решила, что сегодня один из них — выше моего понимания; наверняка она в свое время прольет на это свет. Так что я принял душ, оделся в лучший субботний повседневный костюм и поехал в сторону побережья. Транспорта на новом перестроенном виадуке имени Макартура было не много, и вскоре я уже вежливо проталкивался сквозь плотную толпу возле «Уолфи».
Верная слову, Дебора застолбила угловой столик. Она болтала с древней официанткой, женщиной, которую узнал бы даже я.
— Роза, любовь моя. — Я наклонился поцеловать ее морщинистую щеку. Она посмотрела на меня своим вечно хмурым взглядом. — Моя дикая ирландская Роза.
— Декстер, — проскрежетала она с сильным среднеевропейским акцентом. — Хорош целоваться, как какой-то faigelah.
— Faigelah? Это, наверное, «жених» по-ирландски? — спросил я, садясь в кресло.
— Feh, [15] — ответила она, кивнув, и направилась в сторону кухни.
— По-моему, я ей нравлюсь, — сказал я Деборе.
— Кому-то ты должен нравиться. Как твое свидание вчера?
— Отлично. Ты не хочешь как-нибудь попробовать?
— Feh, — ответила Дебора.
— Нельзя все ночи напролет торчать в нижнем белье на Тамиами-Трейл, Деб. Должна же у тебя быть своя жизнь.
— Мне нужно перевестись, — прорычала она. — В отдел убийств. А тогда подумаем насчет жизни.
— Понимаю. Конечно, малышам будет ловчее отвечать, что их мамочка работает в убойном отделе.
— Декстер, ради Бога!
— А что, Дебора, естественная мысль. Племянники и племянницы. Еще несколько маленьких Морганов. Почему бы и нет? Так ведь говорила мама?
Деб сделала глубокий вдох и медленный выдох. Ее секретный способ восстановления контроля.
— Мамы давно уже нет, — промолвила она.
— Я общаюсь с ней по своим каналам.
— Ну, тогда смени канал. Что ты знаешь о кристаллизации клеток?
Я обалдел.
— Ух ты! Ты только что выиграла чемпионат по смене темы разговора.
— Я серьезно.
— Тогда я правда на лопатках, Деб. Что ты имеешь в виду под кристаллизацией клеток?
— От холода. Клетки кристаллизуются под воздействием холода.
Свет вспыхнул у меня в голове.
— Конечно, — говорю, — прекрасно.
И где-то глубоко начинают звенеть маленькие колокольчики.
Холод… Чистый, без примесей, и прохладный нож почти шипит, врезаясь в теплую плоть. Антисептическая, чистая прохлада, кровь замедленна и бессильна; абсолютно правилен и тотально необходим: холод…
— Почему же я не… — начал я и заткнулся, увидев лицо Деборы.
— Что? Что «конечно»? — требовала она. Я покачал головой.
— Сначала скажи, зачем тебе нужно это знать.
Деб посмотрела на меня долгим взглядом и сделала еще один вдох-выдох.
— Полагаю, ты в курсе, — произнесла она наконец. — Случилось еще одно убийство.
— В курсе. Я проезжал мимо вчера вечером.
— А я слышала, что не просто проезжал.
Я поежился. Полиция Метро-Дейд — такая маленькая семья.
— Так что же значит это твое «конечно»?
— Ничего. — Я начал постепенно раздражаться. — Просто ткани трупа выглядели немного не так. Как будто они подверглись воздействию холода… — Я развел руками. — А насколько холодно?
— Как на мясокомбинате. Зачем это ему понадобилось? Потому что это прекрасно, подумал я.
— Холод замедляет кровоток, — был мой ответ. Деб изучающе смотрела на меня.
— А это так важно?
Мой вздох был глубоким и несколько неуверенным. Я не мог ей этого объяснить, она тут же приперла бы меня к стенке.
— Очень важно.
По какой-то причине я почувствовал себя растерянным.
— Почему очень важно?
— М-м… Полагаю, у него пунктик насчет крови, Деб. Это просто ощущение, понимаешь, у меня нет никаких доказательств.
Она посмотрела на меня тем же взглядом. Я пытался придумать что-нибудь, что сказать, но не мог. Остроумный, златогласый Декстер, и вдруг — с пересохшим горлом и проглоченным языком.
— Черт! — наконец произнесла она. — Так в чем же дело? Холод замедляет кровоток, и это очень важно? Давай, Декстер. Что тут, черт возьми, хорошего?
— Я ничего «хорошего» не делаю до кофе, — предпринял я героическую попытку восстановить равновесие. — Просто аккуратно.
— Черт! — снова сказала она. Роза принесла кофе. Дебора сделала глоток. — Вчера вечером меня пригласили на семидесятидвухчасовой брифинг.
Я зааплодировал.
— Отлично. Ты в обойме. Только зачем тебе нужен я?
В Метро-Дейд принято собирать всю убойную команду примерно через семьдесят два часа после убийства. Следователь и ее команда обсуждают дело с экспертом-медиком, а иногда и с представителем прокуратуры. В результате вырабатывается единое направление.