— Предоставьте его мне, — говорила Луцилла с самым серьезным видом. — Я намерена сначала его вылечить, а потом я намерена стать его женой.
Через неделю Оскар был в полном сознании, но все еще крайне слаб и очень медленно оправлялся от испытанного потрясения.
Он мог теперь понемногу рассказать нам, что произошло в мастерской.
Когда мистрис Гутридж с дочерью в обычный свой час ушли, он поднялся в свою спальню, пробыл там некоторое время и потом опять спустился. Подходя к мастерской, Оскар услышал в ней тихий разговор. Ему тотчас же пришло в голову, что что-то не ладно. Он тихонько попробовал отворить дверь. Оказалось, что она заперта. Вероятно, разбойники приняли эту предосторожность, чтобы кто-нибудь не захватил их врасплох. Проникнуть в комнату можно было только тем путем, которым и мы воспользовались. Оскар прошел в сад и увидел пустую повозку у двери. Это обстоятельство окончательно озадачило его. Если бы дверь мастерской не оказалась запертой, он предположил бы, что к нему приехали какие-нибудь неожиданные посетители. Стараясь разрешить загадку, он через окно проник в комнату, где очутился вместе с теми самыми людьми, которых Джикс обнаружила под окном десять дней тому назад.
Когда подходил он к окну, они оба стояли к нему спиной, заботливо увязывая ящик с металлическими пластинками.
Они поднялись и обернулись к нему лицом, как только вступил он в комнату. Дневной грабеж, совершаемый так хладнокровно, взбесил горячего Оскара. Он бросился на младшего, стоявшего ближе к нему. Разбойник отскочил в сторону, схватил со стола кистень и ударил им Оскара по голове, прежде чем он успел обернуться.
С этой минуты но ничего не помнил, пока не очнулся после удара кистенем. Он лежал весь в крови на полу, голова у него кружилась, а перед ним стояла, оцепенев от страха, Джикс, вошедшая, вероятно, пока он был в обмороке, и глядела на него. Как только он узнал ее, ему тотчас же пришла мысль с ее помощью сообщить в приходский дом о происшедшем и позвать на помощь. Он подозвал к себе ребенка и, окунув палец в кровь, которая вытекала из его раны, послал нам страшную весть, — прочтенную мною на спинке девочки. Затем, собрав остаток сил, он тихонько толкнул Джикс к отворенному окну и велел ей идти домой. Он лишился чувств от потери крови, повторяя: «Ступай домой, ступай домой!» — и все еще видя, как во сне, ребенка, стоящего в комнате, оцепенев от страха. О том, как решилась она, наконец, побежать домой и что потом случилось, он, естественно, не имел понятия. Первое, что увидел Оскар, когда пришел в сознание, была, как уже сказано, Луцилла, сидящая у его изголовья.
К этому рассказу Оскара можно прибавить и дополнительные сведения, сообщенные полицией.
Механизм закона был приведен в действие, и несколько дней все селение находилось в лихорадочном возбуждении. Давно не бывало более полного расследования и более скудного его результата. В сущности, удалось выяснить только то, что я сама давно уже сообразила. Решили, что грабеж (как я и предполагала) был обдуман заранее. Хотя никто из нас не заметил их, было установлено, что воры находились в Димчорче в тот день, когда несчастные пластинки в первый раз привезены были в Броундоун. Осмотрев на досуге дом и ознакомившись с привычками находившихся в нем людей, негодяи вторично явились в селение, конечно, с целью совершить грабеж. Тогда мы и застали их. Потерпев неудачу из-за неожиданной отсылки золота и серебра в Лондон, они выждали, последовали вслед за пластинками в Броундоун и исполнили свое намерение благодаря уединенному положению дома и удару кистенем, свалившему Оскара.
Многие люди видели их на обратном пути в Брейтон с ящиком в повозке. Но когда приехали они к извозчику, у которого наняли экипаж, ящика с ними уже не было.
Сообщники в Брейтоне, конечно, помогли им сбыть его с рук и разложить пластинки в обыкновенный багаж, который бы не привлек к себе внимание на станции железной дороги. Таково было объяснение, данное полицией. Справедливо ли оно, нет ли, несомненно одно, что грабители не были пойманы и что грабеж в доме Оскара может быть причислен к длинному ряду преступлений, достаточно ловко совершенных, чтоб избежать кары закона. Что касается нас, то мы все, по примеру Луциллы, решили не предаваться бесполезным жалобам и благодарить Бога за то, что Оскар отделался не столь серьезной травмой. Случилось несчастье, и конец делу.
Так рассуждали мы, пока больной наш выздоравливал. Мы все гордились своею рассудительностью и (о жалкая слепота человеческая!), мы все жестоко заблуждались. Беда не только не миновала, она лишь приближалась. Настоящие последствия броундоунского грабежа еще должны были обнаружиться и тяжко, и странно отразиться на всех членах маленького димчорчского кружка.
Прошло недель шесть. Оскар встал с постели, его рана зажила. Все это время Луцилла твердо придерживалась такого образа действий, который должен был привести сначала к исцелению Оскара, а затем к браку с ним. Никогда не видала я прежде такого прекрасного ухода за больным, никогда, вероятно, и не увижу. С утра до ночи она занимала, забавляла его. Прелестное создание самую слепоту свою обращало в средство развлекать любимого человека.
Иногда она сидела у Оскара перед зеркалом и подражала приемам и ужимкам кокетки, отправляющейся на свидание, с такою изумительной верностью, с таким юмором, что вы бы, глядя на нее, поклялись, что она зрячая. Иногда она показывала свое необыкновенное умение определять по звуку голоса, на каком именно месте стоит человек в комнате. Выбирая меня для эксперимента, она сначала вооружалась одним из букетов, которые сама же всегда ставила на столик у постели Оскара, а потом просила меня стать тихонько в любом месте и только произнести: «Луцилла». Едва произносила я это слово, как букет летел из ее рук прямо мне в лицо. Ни разу она не промахнулась, сколько бы ни повторяли мы этот опыт, и всегда, как дитя, радовалась своему искусству. Кроме нее, никому не дозволялось подавать Оскару лекарство. Она точно знала, когда ложка, в которую лекарство наливалось, полна, по звуку, производимому наливаемой жидкостью. Когда Оскар в силах был приподниматься в постели, она, стоя у его изголовья, могла определить, на каком расстоянии от нее его голова, по движению воздуха, которое производил он, приподнимаясь и опускаясь на подушку. Точно так же она узнавала, не хуже его самого, когда солнце светило и когда оно пряталось за тучу, по разнице температур воздуха, попадающего на ее лицо.
Весь мелкий хлам, накопившийся в комнате больного, Луцилла по-своему держала в полном порядке. Она любила убирать комнату поздно вечером, когда мы, жалкие, одаренные глазами люди, начинали подумывать о свечах. Когда мы едва могли разглядеть ее в сумерках, то проходящую мимо окна, то исчезающую в отдаленном темном углу, тут-то именно она и начинала прибирать со столов вещи, которые требовались днем, и заменять их вещами, которые потребуются ночью. Нам дозволялось зажечь свечи только тогда, когда при свете их комната являлась чудодейственно прибранною в абсолютной темноте, как будто рукою феи. Она смеялась над нашим удивлением и говорила, что искренне жалеет тех беспомощных бедняков, которые только и умеют, что видеть. Точно так же, как прибирать комнату в потемках, ей доставляло удовольствие бродить в темноте по всему дому и знакомиться со всеми углами его снизу доверху. Как только Оскар смог спуститься вниз, она непременно захотела вести его.