— Теперь я приступлю к расспросам, — продолжал он. — Не беспокойтесь, я стою от вас далеко. Вам не нужен платок, вы не будете чувствовать моего запаха.
— Моя слепота неизлечима? — спросила Луцилла. — Пожалуйста, скажите мне, сэр. Буду я слепа всю жизнь или нет?
— Поцелуете меня, если скажу?
— О, подумайте, как я беспокоюсь! Пожалуйста, пожалуйста, скажите.
Она хотела опуститься на колени пред ним. Доктор твердо и ласково удержал ее в кресле.
— Ну, ну, ну! Будьте умница, скажите-ка сначала, когда вы гуляете в саду от нечего делать в ясный, солнечный день, вашим глазам все равно, как если бы вы лежали в постели среди ночи?
Нет.
— А! Нет. Вы знаете, что в одно время светло, а в другое страшно темно?
— Да.
— Так зачем же вы у меня спрашиваете, останетесь ли вы слепою на всю жизнь? Если вы уже столько видите, вы вовсе не слепы.
Она захлопала в ладоши с тихим криком восторга.
— О, где Оскар, — спросила она меня. — Где Оскар?
Я оглянулась. Пока мы с его братом слушали, затаив дух, вопросы доктора и ответы пациентки, тот незаметно вышел из комнаты.
Herr Гроссе встал и уступил место мистеру Себрайту. Будучи еще в восторге от появившейся надежды, Луцилла, казалось, не заметила, как английский доктор уселся перед ней. Его строгое лицо было серьезнее, чем когда-либо. Он вынул из кармана увеличительное стекло и, нежно раскрыв веки пациентки, начал в свою очередь рассматривать ее глаза.
Обследование мистера Себрайта продолжалось несравненно дольше, чем доктора Гроссе. Он проводил его молча. Кончив, Себрайт встал, не сказал ни слова и оставил Луциллу все в том же состоянии невыразимого счастья. Она думала, думала, думала о времени, когда глаза ее откроются к новой жизни, когда она прозреет.
— Ну, — спросил Нюджент нетерпеливо, обращаясь к мистеру Себрайту. — Что вы скажете?
— Пока еще ничего. — С этим косвенным упреком к Нюдженту он обратился ко мне. — Насколько мне известно, мисс Финч ослепла или почти ослепла, в годовалом возрасте?
— Да, говорят, что в годовалом, — ответила я.
— Нет ли в доме какой-нибудь особы — родственника или слуги, — кто может передать симптомы, замеченные у нее в младенчестве?
Я позвала Зиллу.
— Мать ее умерла, — сказала я, — а отец ее по некоторым причинам не мог присутствовать здесь сегодня. Ее старая нянька, думаю, в состоянии сообщить все, что вы хотите знать.
Зилла пришла. Мистер Себрайт начал расспрашивать.
— Были вы в доме, когда мисс Финч родилась?
— Да, сударь.
— Было что-нибудь особенное с ее глазами при рождении или вскоре потом?
— Ничего, сударь.
— Откуда вы знаете?
— Я замечала, что она видит. Она глядела на свечи и хватала все, что держали перед ней, как и другие дети.
— Как вы узнали что она начала слепнуть?
— Точно так же, сударь. Пришло время, когда глаза бедняжки сделались незрячими, и что бы мы ей ни показывали утром или вечером, она ничего не видела.
— Слепота появилась постепенно?
— Да, сударь, как говорится, капля по капле. С каждой неделей все хуже и хуже. Ей было чуть больше году, когда мы убедились, что она слепа.
— Ее отец или мать, может быть, страдали глазами?
— Никогда, сударь, сколько мне известно.
Себрайт обратился к Гроссе, сидевшему за столом и не спускавшему глаз с майонеза.
— Не желаете ли задать няньке какой-нибудь вопрос? — спросил он.
Гроссе пожал плечами и указал большим пальцем в сторону, где сидела Луцилла.
— Ее болезнь мне ясна, как то, что два плюс два — четыре. Ach, Gott, на что мне ваша нянька? — Он тоскливо повернулся опять к майонезу. — Мой аппетит пропадет! Когда же мы будем, наконец, завтракать?
Мистер Себрайт отпустил Зиллу сухим кивком головы. Его обескураживающие вопросы начинали беспокоить меня. Я решилась спросить, пришел ли он к какому-нибудь заключению.
— Позвольте мне переговорить с моим коллегой, прежде чем я вам отвечу, — произнес этот скрытный человек.
Я подошла к Луцилле. Она опять спросила, где Оскар. Я сказала, что он, вероятно, в саду, и увела ее из комнаты. Нюджент последовал за нами. Когда мы проходили мимо стола, Herr Гроссе шепнул ему:
— Ради всего святого, приходите скорей, будем завтракать.
Мы оставили докторов совещаться в гостиной.
Прошло не более десяти минут после того, как мы вышли в сад, когда нас поразили неистовые возгласы на ломаном английском языке, раздававшиеся из окна гостиной: «Гого-го! Го-го! Го-го!» Мы оглянулись и увидели, что Herr Гроссе сердито машет нам в окно большим красным платком.
— Завтракать! Завтракать! — кричал немец. — Консультация кончена. Сюда! Скорей! Скорей!
Подчиняясь этому властному призыву, Луцилла, Нюджент и я вернулись в гостиную. Мы нашли Оскара, как я и предполагала, одиноко бродящим по саду. Он попросил меня знаком не говорить об его присутствии Луцилле и поспешил скрыться в одной из боковых дорожек. Его волнение было ужасно. Ему решительно нельзя было встречаться с Луциллой в эту тревожную минуту.
Когда мы вышли из гостиной, оставив докторов совещаться, я послала с Зиллой маленькую записочку досточтимому Финчу, умоляя его (хоть ради приличия) изменить свое решение и присутствовать в великую для его дочери минуту, когда доктора выскажут свое мнение об ее слепоте. Поднимаясь по лестнице на обратном пути, я получила ответ на клочке листочка для проповедей. «Мистер Финч отказывается подчинить свои принципы расчетам, внушаемым тщеславием. Он желает напомнить мадам то, что она слышала от него. Иными словами, он повторяет, и просит ее на этот раз запомнить, что он умывает руки».
Вернувшись в гостиную, мы нашли знаменитых докторов сидящими так далеко друг от друга, как только возможно.
Оба были заняты чтением. Мистер Себрайт читал книгу, Herr Гроссе «читал» майонез.
Я села рядом с Луциллой и взяла ее руку. Рука была холодна как лед. Моя бедняжка дрожала. Какие минуты невыразимого страдания пережила она в ожидании приговора докторов! Я сжала ее маленькую, холодную руку и шепнула: «Приободритесь». Я могу сказать (хотя я не из сентиментальных), что сердце мое обливалось кровью, страдая за нее.
— Каков результат консилиума, джентльмены? — спросил Нюджент. — Согласны вы друг с другом?
— Нет, — сказал мистер Себрайт, откладывая в сторону книгу.
— Нет, — сказал Гроссе, пожирая глазами майонез.
Луцилла повернулась ко мне. Она побледнела, дыхание ее становилось прерывистее. Я шепотом попросила ее успокоиться: