Шаллан уселась прямо, проверяя рисунок. Она настолько сосредоточилась на разговоре, что разрешила рукам работать самим, доверяя своим инстинктам. На рисунке король, с мудрым выражением, сидел на стуле, на фоне башнеподобных перил балкона. Дверь балкона находилась справа от него. Да, хорошее сходство. Не самая лучшая ее работа, но…
Шаллан застыла, затаив дыхание, сердце в груди замерло, потом отчаянно заколотилось. Она нарисовала что-то, стоящее в дверях за королем. Два высоких тонких создания в плащах, распахнутых на груди и свисавших по сторонам так, как будто были сделаны из стекла. Над жесткими высокими воротниками, там, где должны были находиться головы созданий, она нарисовала большие плавающие символы, наполненные невообразимыми углами и геометрическими фигурами.
Шаллан села, пораженная. Почему она нарисовала их? Что заставило ее…
Она вздернула голову. Коридор был пуст. Твари не были частью Воспоминания. Руки нарисовали их сами по себе.
— Шаллан? — спросила Джаснах.
Шаллан рефлекторно выпустила карандаш и схватила рисунок, смяв его.
— Прошу прощения, Ваша Светлость. Я слишком увлеклась разговором. И допустила небрежность.
— Ну, по меньшей мере мы можем посмотреть на него, дитя, — сказал король, вставая.
Шаллан сжала пальцы покрепче.
— Пожалуйста, нет!
— Иногда в ней прорезается темперамент настоящего художника, — вздохнула Джаснах. — Лучше не просить.
— Я сделаю вам другой, Ваше Величество, — сказала Шаллан. — Мне так жаль.
Король потер жидкую бороду.
— Я собирался подарить его внучке…
— К концу дня, — пообещала Шаллан.
— Было бы великолепно. Ты уверена, что я не должен позировать?
— Конечно, Ваше Величество. — Пульс частил по-прежнему, и она никак не могла выкинуть из головы образы двух перекошенных фигур. Поэтому она сделала еще одно Воспоминание короля. Она использует его и сделает более подходящий рисунок.
— Хорошо, — сказал король. — Теперь я могу идти. Я хочу навестить больных одной из больниц. Ты можешь послать рисунок в мои комнаты, в удобное для тебя время. На самом деле ничего страшного не произошло.
Шаллан низко присела, держа смятый рисунок у груди. Король вышел, вместе со свитой, появилось несколько паршменов и стали убирать стол.
— Я даже не знала, что ты можешь ошибиться в рисунке, — сказала Джаснах, садясь за стол. — И, к тому же, настолько ужасно, что решила уничтожить лист бумаги.
Шаллан покраснела.
— Ну, я полагаю, даже мастер может ошибаться. Займись портретом Его Величества. Надеюсь, за час управишься.
Шаллан еще раз взглянула на испорченный рисунок. Эти твари — ее фантазия, ее сознание бродило неизвестно где. Вот и все. Просто воображение. Возможно даже, ее подсознание таким образом выплеснуло наверх то, что необходимо нарисовать. Но тогда что означают эти фигуры?
— Я заметила, что, говоря с королем, ты на мгновение заколебалась, — сказала Джаснах. — Что ты хотела сказать?
— Кое-что неподходящее.
— Но умное?
— Сама умная мысль никогда не покажется выразительной, если высказана в неподходящий момент, Ваша Светлость. Это была глупость.
— И ты заменила ее пустым комплиментом. Мне кажется, что ты неправильно поняла то, чему я пытаюсь научить тебя, дитя. Я не хочу, чтобы ты молчала. Быть умной — хорошо.
— Но если бы я ее произнесла, — сказала Шаллан, — я бы оскорбила короля и, возможно, смутила и запутала. Он и так знает, что люди говорят об его неспособности быстро думать.
Джаснах фыркнула.
— Пустые слова. От глупых людей. Но, возможно, ты поступила мудро, хотя имей в виду, нужно не удушать свои способности, а направлять их в правильное русло. Я бы предпочла, чтобы ты думала о чем-то умном и одновременно подходящем.
— Да, Ваша Светлость.
— Кроме того, — добавила Джаснах, — скорее всего, Таравангиан бы просто рассмеялся. В последнее время он, кажется, чем-то озабочен.
— Значит, вы не находите его неотесанным? — с любопытством спросила Шаллан. Сама она не считала короля неотесанным или глупым, но у такой умной и образованной женщины как Джаснах могло не хватить терпения на подобных людей.
— Таравангиан — замечательный человек, — сказала Джаснах, — и стоит сотни самопровозглашенных знатоков светских манер. Он напоминает мне моего дядю Далинара. Серьезный, искренний, интересующийся.
— Светлоглазые обвиняют его в слабости, — сказала Шаллан, — и только потому, что он поддерживает хорошие отношения со всеми остальными монархами, боится войны и не имеет Клинка Осколков.
Джаснах не ответила и выглядела озабоченной.
— Ваша Светлость? — подтолкнула ее Шаллан, идя к своему столу и наводя на нем порядок.
— В древности, — наконец ответила Джаснах, — человека, принесшего мир в свое королевство, считали бы великим героем. А сейчас над ним насмехаются, как над трусом. — Она покачала головой. — Все так изменилось, и это должно устрашить нас. Мы могли бы сделать намного больше с людьми вроде Таравангиана, и я требую, чтобы ты никогда, даже мимоходом, не называла его неотесанным.
— Да, Ваша Светлость, — сказала Шаллан, наклонив голову. — А вы действительно верите во все то, что сказали? О Всемогущем?
Джаснах какое-то время молчала.
— Да. Хотя, возможно, я переоцениваю свою убежденность.
— Движение Самонадеянных риторической теории?
— Да, — сказала Джаснах. — Оно и есть. Теперь мне надо быть поосторожнее и не поворачиваться к тебе спиной.
Шаллан улыбнулась.
— Для настоящего ученого нет запретных тем, — сказала Джаснах, — и не имеет значения, насколько уверенно он себя чувствует. Я еще не нашла убедительной причины для того, чтобы присоединиться к одному из девотариев; но это вовсе не означает, что так будет всегда. Хотя каждый раз после спора, вроде сегодняшнего, моя убежденность становится крепче.
Шаллан закусила губу.
Джаснах заметила.
— Ты должна научиться управлять собой, Шаллан. У тебя на лице написаны все твои чувства.
— Да, Ваша Светлость.
— Ну, выкладывай.
— Ваш разговор с королем был не совсем честным.
— Почему?
— Из-за его, ну, вы сами знаете. Ограниченных способностей. Он все замечательно чувствует, но не может привести такие доводы, которые привел бы человек, хорошо знающий теологию Ворин.
— И что же это за доводы?
— Я сама не слишком хорошо знаю эту область, но, как мне кажется, вы обошли стороной самую жизненно важную часть спора.