— Спасибо, сир!!!
Почувствовав, что мой голос звучит уж очень радостно, король склонил голову к плечу и очень нехорошим взглядом уставился на графа Рендалла:
— Хм… Гра-а-асс?!
— Да, сир?
— Ты слышал?
— Что, сир?
— Твое опекунство отменяется! — рыкнул Неддар. Таким тоном, что у меня чуть было не подогнулись колени.
— Леди Мэйнария?
— Да, ваше величество? — промямлила я.
— Вашим опекуном буду я. И никто другой. Соответственно, теперь вы имеете право присутствовать на моем завтраке, на обедах, ужинах и так далее… Кроме того, если возникнет настоятельная необходимость, вы можете обратиться к любому стражнику, и вас проводят или ко мне, или к Ваге… в любое время дня и ночи. Правда, если я буду занят чем-нибудь важным, вам придется подождать…
— Спасибо, сир!
— Ну, и последнее — может, у вас есть какие-нибудь просьбы или пожелания, которые вы бы хотели озвучить прямо сейчас?
— Да, сир, есть… — кивнула я. — Я молю вас о справедливости!
— По отношению к кому?
— К моему майягарду… — проигнорировав предупреждающее шипение графа Грасса, воскликнула я.
— К кому?! — ошарашенно переспросил король.
— К моему майягарду. К Крому по прозвищу Меченый, обвиненному в убийстве и в настоящее время находящемуся в Аверонской тюрьме. И еще одна просьба, сир! Я прошу вас разрешить мне ждать решения суда по его делу в такой же камере, как та, в которую его поместили…
Восьмой день четвертой десятины третьего лиственя
Как я ни старался, сосредоточиться на образе свечи у меня так и не получилось: как только я закрывал глаза и представлял себе тоненький желтый язычок пламени, как он начинал двоиться, троиться и вскоре превращался в россыпь алых точек. Стоило задержаться в этом состоянии хотя бы пару лишних ударов сердца, как они обретали четкость и превращались в дышащие огнем угли. Еще через мгновение я начинал видеть не только их, но и добела раскаленную решетку-жаровню, цепи, с помощью которых к ней привязывали пытаемого, и даже кочергу, которую не выпускал из рук один из помощников Душегубца.
В общем, попытки с пятой-шестой, увидев второй язычок пламени, я прерывал упражнение и… начинал его заново. Чтобы пусть не сразу, но все-таки добиться нужного мне сосредоточения, уйти из мира живых в Безвременье и не чувствовать ни тошнотворного запаха, пропитавшего все и вся, ни все еще бьющего меня озноба, и не слышать хриплых стонов моих новых сокамерников.
Увы, после нескольких сотен попыток я понял, что моим надеждам убежать от действительности так и суждено остаться надеждами. И что эту часть Пути к Посмертию мне предстоит пройти полностью.
Мысль показалась мне жуткой. Я вспомнил рассказы Кручи и обреченно вздохнул: в здании моей души, еще вчера казавшемся мне незыблемым, появились первые трещины.
«А ведь я только смотрел, — с ужасом подумал я. — Что же будет тогда, когда… вернее, если за меня возьмутся всерьез?»
Чтобы получить ответ на этот вопрос, достаточно было прислушаться к приглушенным стонам, доносящимся со всех сторон. Или открыть глаза, дождаться прихода тюремщика с факелом и посмотреть на любого из соседей по новой камере.
Только вот делать ни то ни другое мне не хотелось, ибо «любоваться» телами, истерзанными палачами, мне расхотелось еще в пыточной…
… — Фсе! Можешь сма-а-ареть куда хошь! — рявкнуло над ухом.
Почувствовав, что мою голову уже ничего не держит, я неторопливо повернул ее вправо и… облегченно выдохнул — в лязге, который меня испугал, не было ничего страшного. Для меня: второй помощник мэтра Марека привязывал к решетке-жаровне кого-то другого!
Вглядевшись в белое, покрытое бисеринками пота лицо этого самого «другого», я недоуменно посмотрел на «дятла»:
— А его-то за что? Я вижу этого человека в первый раз в жизни!
Как ни странно, ответил не дознаватель, а хозяин пыточной:
— Знаем… И есть за что — этого типа зовут Гваалом по прозвищу Рваное Ухо. В недавнем прошлом он был членом гильдии кожевников, жил в Олдарре, мял кожу и в ус не дул. Казалось бы, что еще нужно для счастья? Ан нет, услышав о мятеже, он решил подзаработать на чужом горе, бросил все свои дела, примчался в Аверон и примкнул к одному из отрядов сторонников графа Варлана…
— А какое это имеет отношение к моему делу? — удивленно спросил я.
— Никакого! — усмехнулся палач. — У Гваала — свои грехи, у тебя — свои…
— Ничего не понимаю…
— А что тут понимать? — осклабился «дятел». — Выбивать из тебя признание мы ПОКА не можем. Зато можем показать, как мы БУДЕМ это делать тогда, когда получим разрешение…
Я равнодушно пожал плечами:
— Я был в своем праве. Значит, меня признают невиновным. Впрочем, помешать я вам не могу — показывайте! Может, научусь чему-нибудь новому.
Душегубец пристально посмотрел на меня и… фыркнул:
— То, что тебе приходилось кого-то пытать, — тебе не поможет: делать самому и знать, что вот так будут пытать тебя, — далеко не одно и то же!
Палач оказался прав: уже через полчаса после начала экзекуции я забыл о том, что не раз и не два сам выбивал нужную мне информацию, и ощутил себя жертвой! И не просто ощутил — я стал представлять себе все то, что испытывал Рваное Ухо: невыносимую боль, которую причиняли раскаленные прутья жаровни-решетки, жар от углей, которые раздувал помощник Душегубца, ожоги от капель кипящего масла, падающих на грудь Гваала, и многое другое.
Погружение в чужую боль длилось целую вечность. И закончилось только тогда, когда я вдруг понял, что кожевник, рвущий глотку от боли, немой!!! То есть не в состоянии отвечать на вопросы палачей даже при очень большом желании!!!
Я нахмурил брови, изо всех сил сжал зубы и… наткнулся на насмешливый взгляд Душегубца:
— Ну, наконец-то!
Что он имел в виду, я не понял. Ибо в этот момент думал о том, что человек, лежащий на жаровне, — жертва. О том, что пытать человека просто так — хуже убийства. И о том, что мое недеяние наверняка будет сочтено ошибкой.
Принять решение оказалось до безумия сложно. Однако после того, как я понял, что и как ДОЛЖЕН сделать, на меня снизошло воистину божественное спокойствие: я за несколько мгновений просчитал рисунок будущего боя, расслабился и даже произнес первое слово из фразы, дарующей Благословение Двуликого. А потом в голове что-то вспыхнуло, и я потерял сознание.
Возвращаться в сознание было крайне неприятно: в ушах звенело, в глазах мелькали разноцветные пятна, а во рту ощущался привкус чего-то кислого.