В нижнем этаже с каждой стороны коридора находилось по две комнаты. Справа размещалась кухня, к ней примыкали надворные строения. Следующая комната выходила в сад. Во времена Ребена Лимбрика она называлась кабинетом и содержала скромную библиотеку и большой склад рыболовных снастей. По левую сторону коридора, в тыльной части дома, находилась гостиная, а впереди, смежная с ней — столовая. Второй этаж насчитывал пять спален ― две слева, совпадающие по размерам со столовой и гостиной внизу, но изолированные друг от друга. По правую руку спален было три: впереди одна побольше, сзади две поменьше. Все комнаты были солидно и полностью обставлены. Хозяин тратил деньги с размахом, отделочным работам не было конца. Все кругом было основательным — и сверху донизу уродливым и безвкусным.
Солт-пэтч занимал уединенное положение. Угодья зеленщиков отделяли его от других домов. Ревностно охранявший свое уединение высокими стенами, коттедж этот даже у лиц с весьма скудным воображением вызывал мысль о психиатрической лечебнице или тюрьме. Родственникам Ребена Лимбрика, изредка приезжавшим к нему погостить, здесь было явно не по себе — уж слишком гнетущая атмосфера, — и они не могли дождаться, когда придет время ехать домой. Хозяин никогда не уговаривал их погостить подольше. Ребен Лимбрик не был человеком ни гостеприимным, ни общительным. Когда его одолевала болезнь, он не испытывал особой нужды в сочувствии ближнего; а когда пребывал в добром здравии — что случалось все реже, — принимал поздравления с явным раздражением. «Мое сердце греет только рыбалка, — говаривал он. — Меня вполне устраивает общество моего пса. Я совершенно счастлив, покуда мне не досаждает боль».
Оказавшись на ложе смерти, он по справедливости поделил свои сбережения среди родственников. Лишь один пункт завещания подвергся резкому осуждению, по нему какая-то доля наследства отходила к одной из его сестер (в то время вдовой), которая вышла замуж за человека из низшего сословия и отдалилась от семьи. Семья дружно решила: эту несчастную надо предать забвению и никоим образом не поощрять. Звали ее Эстер Детридж. И в глазах родни прегрешения Эстер еще более усугубились, когда выяснилось, что она получила в пожизненное владение дом в Солт-пэтч плюс ежегодный доход в двести фунтов.
Еще не почившие члены семьи не баловали ее визитами, и она в буквальном смысле слова осталась одна-одинешенька на всем белом свете; потому, несмотря на кругленькую сумму дохода, Эстер решила сдавать жилье внаем. И объяснение этого странного поведения, написанное ею на своей дощечке в ответ на вопрос Анны, было правдой. «На всем свете у меня ни души. Мне невмоготу жить одной». Пропадающая от одиночествва, гибнущая в тенетах меланхолии, она отдала дом в руки агента по сдаче жилья внаем. Первым человеком, кого агент послал в Солт-пэтч, оказался тренер Перри. И первым жильцом Эстер стал Джеффри Деламейн.
За собой домовладелица оставила кухню, соседнюю с ней комнату, бывшую когда-то «кабинетом» брата, и две маленькие спальни наверху — одну для себя, другую для нанятой в помощь служанки. Остальная часть коттеджа сдавалась. О такой роскоши тренер не мог и мечтать; но Эстер Детридж отказалась пускать постояльцев — не важно, во сколько комнат, не важно, на какой срок, — если не будут приняты ее условия. Выбор у Перри был невелик: либо лишиться сада, прекрасного места для скрытых от постороннего глаза тренировок, либо согласиться.
Поскольку жильцов было всего двое, хозяйка предложила им на выбор три спальни. Джеффри расположился в задней комнате, над гостиной. Перри предпочел переднюю спальню, по другую сторону коридора, по соседству с двумя комнатами поменьше, занятыми Эстер и ее помощницей. Другая передняя спальня — через коридор, рядом с комнатой Джеффри — осталась свободной. Что касается первого этажа, атлет и его тренер трапезничали в столовой, а гостиная, как излишняя роскошь, была предоставлена себе самой.
День забега миновал, и Перри остался не у дел. Он уехал, и его опустевшая спальня стала второй свободной комнатой. Но срок, на который сдавалось жилище, тогда еще не истек. И перед Джеффри встал выбор: либо махнуть рукой на уплаченные деньги и уехать, либо остаться в коттедже самому с двумя свободными спальнями и гостиной для приема визитеров, которые заявлялись, дымя трубками, и рассчитывали на кружку пива в саду — так они понимали гостеприимство.
По собственному выражению, он был «не в себе». Им овладела какая-то вялость, перемены любого рода будили в нем отвращение. Он собрался пробыть в Солт-пэтч вплоть до женитьбы на миссис Гленарм (тогда он считал это делом решенным), а уж там придется полностью сменить свои привычки — раз и навсегда. На следующий день он уехал из Фулема в Портленд-плейс участвовать в разбирательстве. И вот он вернулся в Фулем, привезя навязанную ему жену, привезя ее «домой».
Вот в каком положении оказался постоялец коттеджа Солт-пэтч и вот каковы были дела внутри крепости в тот памятный вечер, когда в нее как жена Джеффри вошла Анна Сильвестр.
Выйдя из дома леди Ланди, Джеффри остановил первый же пустой кеб. Открыв дверцу, он знаком велел Анне садиться. Она машинально подчинилась. Он занял сиденье напротив и велел кучеру ехать в Фулем.
Кеб тронулся; муж и жена хранили абсолютное молчание. Анна устало откинула назад голову и закрыла глаза. Ей стоило немалых трудов достойно снести перипетии разбирательства, и сейчас силы оставили ее. Она даже не могла думать. Чувства, мысли, страх — ничего не было. Первые пять минут поездки в Фулем она пребывала в полуобмороке, в полудреме, не в состоянии даже оценить весь ужас своего положения.
Сидевший напротив Джеффри был целиком поглощен собственными мыслями, глаза его лихорадочно блестели; вдруг он встрепенулся. В его заторможенном мозгу родилась какая-то идея
Высунувшись из окна кеба, он велел кучеру повернуть назад и ехать к гостинице около вокзала Грейт-нозерн-рейлуэй.
Усевшись поудобнее, он украдкой посмотрел на Анну. Она не шевельнулась, не открыла глаз: судя по всему, его распоряжение даже не дошло до ее сознания. Он окинул ее внимательным взглядом. А если она действительно больна? И скоро освободит его? Пристально вглядываясь в нее, он задумался — вдруг это действительно так? Но постепенно мерзкая надежда уступила место мерзкому подозрению. А если она только прикидывается больной? Если хочет усыпить его бдительность и при первой возможности сбежать? Он снова высунул голову в окошко и дал кучеру новую команду. Кеб отклонился от прямого маршрута и остановился возле пивной в Холборне, которой владел (под чужим именем) тренер Перри.
Черкнув на своей визитной карточке несколько слов, Джеффри, отдал ее кучеру и велел отнести в дом. Прошло несколько минут, и к экипажу, чуть тронув рукой шляпу, подошел посыльный. Приглушенным голосом Джеффри что-то сказал ему прямо через окно. Посыльный сел на козлы рядом с кучером. Кеб снова развернулся и выехал на дорогу, что вела к гостинице у вокзала Грейт-нозерн-рейлуэй.
Добравшись до места, Джеффри велел посыльному встать у дверцы кеба и указал на Анну, которая все еще полулежала с закрытыми глазами; казалось, усталость не позволяла ей поднять голову, а слабость — заметить, что с ней происходит.