Джеффри повернулся к Эстер Детридж.
— Отведите ее наверх, — распорядился он, — и пусть она сама выберет себе комнату. Накормите ее и напоите. Возьмите у нее адрес места, где лежат ее вещи, и принесите его мне. Посыльный поедет туда поездом и привезет их. Это все. Вы свободны
Эстер вышла. За ней по лестнице пошла Анна. В коридоре второго этажа хозяйка остановилась. На мгновение в глазах ее снова мелькнул тусклый огонек. Она написала что-то на своей дощечке и подняла ее перед Анной: «Я знала, что вы вернетесь. Вас еще что-то связывает». Анна не ответила. Хозяйка продолжала писать, на ее тонких, бесцветных губах поигрывало подобие улыбки, «В плохих мужьях я разбираюсь. Хуже вашего свет не видывал. Он вас измучает». Анна попыталась остановить ее.
— Разве вы не видите, как я устала? — мягко спросила она.
Ни один мускул не дрогнул на лице Эстер Детридж, на нем не появилось и капли сострадания, она опустила дощечку, посмотрела Анне прямо в глаза и кивнула головой, будто желая сказать: «Теперь вижу», — и повела ее в одну из свободных комнат.
Это оказалась передняя спальня, над гостиной. Мимолетного взгляда было достаточно, чтобы увидеть: в комнате чисто, будто ее вылизывали, стоит добротная мебель, но безвкусица полная. Чудовищные обои на стенах, чудовищный ковер на полу были лучшего качества. Огромное и громоздкое ложе из красного дерева — с крюка в потолке свисал полог, спинки в ногах и изголовье одной высоты, украшены топорной резьбой — являло собой французский замысел, воплощенный на английский манер, и это было грандиозное зрелище. Но больше всего бросалось в глаза, сколь мощные ресурсы призваны защитить дверь. Помимо общепринятой замочной скважины дверь сверху и снизу надежно замыкалась на массивные задвижки. За Ребеном Лимбриком водилось немало чудачеств, и одно из них — вечный страх, что ночью в его жилище заберутся воры. Все наружные двери и оконные ставни были обиты солидным слоем железа, к ним новым способом были подведены сигнальные колокольчики. Дверь каждой из спален оснащалась изнутри двумя задвижками. В довершение всего на крыше коттеджа имелась башенка с колоколом, звон которого можно было услышать в полицейском участке Фулема. Во времена Ребена Лимбрика веревка от колокола вела в его спальню Она и сейчас свисала вдоль стены, но в коридоре.
Глаза Анны остановились на стене-перегородке, отделявшей эту комнату от соседней. Двери для сквозного прохода не было; вдоль стены стояли лишь умывальник и два стула.
— А кто спит рядом? — спросила Анна.
Эстер Детридж указала вниз, в гостиную, где они оставили Джеффри. Значит, в соседней комнате спал Джеффри. Анна снова вышла в коридор.
— Покажите мне вторую комнату, — попросила она. Вторая комната также находилась в передней части дома.
Опять-таки уродство (но первосортное!) в виде обоев и ковра. Еще одно громоздкое ложе из красного дерева; правда, на сей раз полог прикреплен к изголовью кровати. Предвидя следующий вопрос Анны, Эстер взглянула в сторону комнаты в тыльной части коттеджа и указала на себя. Анна, не колеблясь, решила остановить выбор на второй комнате — чем дальше от Джеффри, тем лучше. Эстер подождала, пока Анна написала адрес, по которому хранились ее вещи (в доме музыкального агента), спросила, что подать на ужин, и оставила Анну одну.
Заперев дверь, Анна бросилась на кровать. Усталость еще не отпустила ее и не давала напрягать мозг, физически Анна была не в силах осознать всю беспомощность, весь трагизм своего положения; она открыла висевший на шее медальон, поцеловала портретик матери и портретик Бланш, помещенные внутри один напротив другого, и забылась в глубоком, без сновидений сне.
Тем временем у калитки перед коттеджем Джеффри отдавал посыльному последние распоряжения.
— Как только заберешь вещи, отправляйся к адвокату. Если он готов приехать сегодня же, привези его. Если нет, пусть напишет письмо и отдаст тебе. Только смотри, ничего не перепутай — ты об этом горько пожалеешь. Пошел, и смотри не опоздай на поезд.
Посыльный убежал. Джеффри постоял, глядя ему вслед, размышляя, правильны ли предпринятые им меры.
— Пока все идет, как надо, — сказал он себе. — В кебе мы сидели порознь. Я объявил при свидетелях, что я ее не прощаю, объяснил, почему привез сюда. Я поместил ее в отдельную комнату. И если мне понадобится увидеть ее, я призову в свидетели Эстер Детридж. Все, что зависит от меня, я сделал — остальное за адвокатом.
Он обошел дом — сзади был сад — и закурил трубку. Вскоре на землю опустились сумерки, и в комнате Эстер на первом этаже он увидел свет. Подошел к окну. Эстер и служанка занимались какими то домашними делами.
— Ну? — спросил он. — Как там женщина наверху?
Дощечка Эстер и язык девушки рассказали ему о «женщине» все, что можно было рассказать. Они отнесли ей в комнату чай и омлет; им пришлось ее разбудить. Омлет она не доела, а на чай прямо набросилась. Потом они поднялись к ней еще раз — забрать поднос Она снова была в постели. Не спала, но была мрачная, отяжелевшая. Ничего не сказала. По виду устала — дальше некуда. Мы не стали гасить свет; оставили ее в покое. Таков был доклад. Молча выслушав его, Джеффри снова набил трубку и продолжал прогулку Время текло медленно. В саду повеяло прохладой. Поднялся ветер, с громким посвистом он носился по лугам и полянам вокруг коттеджа; звезды подмигивали на прощанье; над головой воцарялась черная пустота ночи. Заморосил дождь. Джеффри вошел в дом.
На столе в столовой лежала вечерняя газета. Горели свечи. Он сел, попробовал читать. Какое там чтение! Что может интересовать его в газетах? Скоро прибудет известие от адвоката. Нет, не читается. И на месте не сидится. Он поднялся, снова вышел из коттеджа, прошагал к калитке, открыл ее — и принялся лениво взирать на дорогу.
Но вот в свете газового фонаря, висевшего над калиткой, возникло живое существо. Существо приблизилось и оказалось почтальоном, разносящим последнюю в этот день почту. Он подошел к калитке с письмом в руке.
— Достопочтенный Джеффри Деламейн?
— Давайте сюда.
Он взял у почтальона письмо и вернулся в столовую. Глянув при свете свечей на адрес, он узнал почерк миссис Гленарм. «Поздравление со свадьбой!» — горько усмехнулся он и открыл письмо. Свои поздравления миссис Гленарм облекла вот в какую форму:
«Мой обожаемый Джеффри!
Мне известно все. Возлюбленный мой! Единственный! Ты принесен в жертву мерзейшей дряни, каких свет не видывал, и я тебя лишилась! Как я осталась в живых, услышав это? Как не утратила способность думать, писать, когда в мозгу моем бушует пламя, а сердце разбито? Потому что, ангел мой, у меня появилась цель, которая и поддерживает меня, — цель чистая, прекрасная, достойная нас обоих. Я живу, Джеффри, живу, чтобы целиком посвятить себя твоему обожаемому образу. Герой мой! Моя первая, последняя моя любовь! Другой мужчина никогда не станет моим мужем. Я проживу всю свою жизнь и умру — даю в том торжественную клятву коленопреклоненная, — проживу жизнь и умру, сохранив верность тебе. Я твоя духовная жена. Возлюбленный мой Джеффри! Она не сможет встать между нами там, не сможет отнять у тебя священную преданность моего сердца, неземную любовь моей души. Я твоя духовная жена! Писать эти слова — какая это целомудренная роскошь! Ответь мне, возлюбленный мой, и напиши, что и ты охвачен тем же чувством. Поклянись в этом, кумир сердца моего, как поклялась я. Священная преданность! Неземная любовь! Никогда, никогда не буду я женой другого! Никогда, никогда не прощу я женщину, что встала между нами! Твоя навек и только твоя; твоя с истинной страстью, что сгорает на алтаре сердца; твоя, твоя, твоя — Э. Г.».