— Вот женщина, которую рекомендует аббат Дюпланти; она служила в кухарках у епископа, честней ее не найти, она будет на вас готовить, — шепнула мадам Кантине.
— Можете говорить вслух! — воскликнула, громко отдуваясь, тетка Соваж. — Он, бедняжка, помер!.. Сейчас только преставился.
Шмуке пронзительно вскрикнул — он ощутил холод костенеющей руки Понса и, вглядевшись в его остановившиеся глаза, чуть не помутился рассудком; но служанка Фрезье, должно быть, не раз видавшая подобные сцены, подошла к кровати и приложила зеркало к губам покойника; зеркало не помутнело от дыхания, тогда она быстро высвободила руку умершего из рук Шмуке.
— Не держите его за руку, сударь, потом вам ее не высвободить; вы не знаете, как деревенеет тело! Покойники остывают очень быстро, надо его обрядить, пока он еще теплый, а то потом придется ломать кости.
Итак, этой мегере суждено было закрыть глаза скончавшемуся музыканту; потом она занялась привычным для нее делом, ибо десять лет прослужила в сиделках: раздела Понса, уложила на спину, вытянула ему руки вдоль тела и накрыла простыней по самые глаза, с той же спокойной деловитостью, с какой приказчик заворачивает покупку.
— Дайте простыню, в чем хоронить будем; где взять простыню? — спросила она Шмуке, с ужасом следившего за ее действиями.
Еще несколько минут назад представитель религии с глубоким уважением подходил к созданию божьему, которому уготована была на небесах жизнь вечная, а сейчас его друга просто-напросто упаковывали, обходились с ним как с какой-то вещью, — было от чего лишиться рассудка.
— Деляйте, што ви хотшете! — машинально ответил немец.
Шмуке, эта простая душа, впервые видел, как умирает человек, и этот человек был Понс, единственный друг, единственное существо, которое его понимало и любило.
— Пойду спрошу у привратницы, где простыни, — сказала ему тетка Соваж.
— Нужно хоть койку поставить для вашей прислуги, — обратилась к нему сторожиха.
Шмуке кивнул головой и горько заплакал. Старуха Кантине оставила его, беднягу, в покое, но через час опять подошла к нему:
— Пожалуйте денег на расходы!
Шмуке посмотрел на мадам Кантине взглядом, который обезоружил бы и злодея. В качестве довода, объяснявшего все, он указал на побелевшее, иссохшее и заострившееся лицо покойника.
— Мошете взять, што ви хотшете, и не мешайте мне плякать и молиться! — сказал он, становясь на колени.
Тетка Соваж побежала к Фрезье сообщить о смерти Понса, а тот помчался в кабриолете к г-же Камюзо за доверенностью, уполномочивающей его представлять интересы наследников.
— Сударь, — снова обратилась к Шмуке сторожиха час спустя, — я ходила к мадам Сибо, она одна знает, где что лежит; да только у нее как раз муж помер, и она просто в умопомрачнении. Да послушайте же меня, сударь...
Шмуке посмотрел на эту женщину, даже не подозревавшую своей жестокости; ведь самая сильная душевная боль не выводит простолюдина из равновесия.
— Пожалуйте материи на саван, пожалуйте денег на койку для мадам Соваж, пожалуйте денег на кухонную посуду, на миски, тарелки, стаканы; священник-то будет над покойником всю ночь сидеть, а на кухне ничего нет.
— Сударь, — присоединилась к ней тетка Соваж, — надо обед готовить, а дров нет, угольев нет! Да что же здесь удивительного, раз вы у тетки Сибо на всем готовом жили... — Вы не поверите, голубушка, ему говоришь, а он на все молчит, — сказала сторожиха, указывая на Шмуке, который распростерся в ногах у покойника в полном бесчувствии.
— Ну, так я вас, милочка, научу, что в таких случаях делают, — сказала тетка Соваж.
Она осмотрелась в комнате так, как осматриваются воры, соображая, где могут быть спрятаны деньги. Потом пошла прямо к комоду, выдвинула ящик, обнаружила кошелек, куда Шмуке убрал оставшиеся от продажи картин деньги, и показала его Шмуке, который машинально кивнул головой.
— Вот вам и деньги, милочка! — обратилась тетка Соваж к сторожихе. — Сейчас я их пересчитаю и возьму, сколько надо, на вино, на припасы, на свечи — словом, на все, ведь дома-то у них ничегошеньки нет... Поищите-ка в комоде простыню на саван. Хоть мне и говорили про здешнего хозяина, что он чудной, но он даже не чудной. Чисто новорожденный младенец — хоть с ложечки его корми...
Шмуке смотрел на обеих женщин, на их суету таким взглядом, словно у него окончательно помутился рассудок. Сломленный горем, он почти впал в каталепсию и не сводил глаз с лица Понса, чьи черты стали строгими, когда на них легла печать вечного покоя. Шмуке надеялся, что смерть не замедлит прийти и за ним, и все было ему безразлично. Если бы загорелся дом, он и то бы не двинулся.
— Здесь тысяча двести пятьдесят шесть франков, — сказала ему тетка Соваж.
Шмуке пожал плечами. Но когда тетка Соваж принялась за приготовления к похоронам и, чтоб вымерить, сколько надо холста на саван, прикинула простыню к покойнику, ей пришлось вступить в драку с бедным немцем. Шмуке никого не подпускал к усопшему, как собака, стерегущая тело хозяина. Потеряв терпение, мужеподобная тетка Соваж схватила его в охапку, посадила на кресло и удерживала там силой.
— Ну-ка, голубушка, зашейте покойника в саван, — распорядилась она.
Когда дело было сделано, тетка Соваж водворила Шмуке на прежнее место, в ногах кровати, и сказала:
— Ведь надо же было обрядить его, голубчика, по покойницкому чину, понимаете?
Шмуке заплакал, женщины оставили его в покое и ушли на кухню, куда совместными усилиями быстро натащили все необходимое. Написав первый счет на триста шестьдесят франков, тетка Соваж принялась готовить обед на четыре персоны, и какой же обед! Из мясного — фазан и жирный гусь; затем омлет с вареньем, овощной салат и неизбежный бульон, на который было ухлопано столько всякого добра, что он застыл, как желе. В девять часов вечера пришел священник, присланный настоятелем, чтоб читать над покойником, с ним был Кантине, который принес четыре свечи и церковные подсвечники. Шмуке лежал на кровати рядом со своим другом, тесно к нему прижавшись. Только после увещеваний священнослужителя согласился он расстаться с усопшим. Кюре удобно устроился в кресле и начал читать положенные молитвы, а Шмуке опустился на колени. Пока он, коленопреклоненный у смертного одра, просил господа бога совершить чудо и соединить его с Понсом, чтобы их похоронили в одной могиле, мадам Кантине успела сбегать на ближний рынок и купила для тетки Соваж складную кровать и постель — недаром кошелек с тысячью двумястами пятьюдесятью шестью франками был отдан ей на разграбление. В одиннадцать часов вечера сторожиха пришла узнать, не хочет ли Шмуке покушать. Он махнул рукой, чтоб его оставили в покое.
— Ужин готов, господин Пастело, — сказала сторожиха священнику.
Оставшись один, Шмуке улыбнулся улыбкой безумца, который почувствовал наконец, что теперь он может исполнить желание, столь же непреодолимое, как желания беременных женщин. Он улегся рядом с Понсом и снова крепко к нему прижался. В полночь священник вернулся и пожурил Шмуке, тот оставил Понса и опять стал молиться. Когда рассвело, кюре ушел. В семь часов доктор Пулен навестил Шмуке и стал его ласково убеждать поесть, но тот отказался.