Тут Моника залепила ему пощечину.
Она била не глядя, но с размаху. Он рассмеялся. Покойный лорд Байрон, величественно расхаживая в альпийских скалах и предаваясь одиноким тягостным раздумьям, никогда не завершал их таким циничным смехом, как Билл Картрайт – по крайней мере, Биллу так казалось.
– Ха-ха-ха, – проговорил он. – Ха-ха-ха-ха-ха! Совершенно верно. Именно то, чего я ожидал! Оскорбленная девичья добродетель, как всегда, отвечает одним и тем же. Но вы не произвели на меня никакого впечатления. Я даже не удивился. Вот другая щека. Почему ее не ударите?
Моника ударила – как следует, от души.
После Билл никак не мог понять, как все произошло или почему он поступил так, а не иначе. Возможно, у него возникло чувство, что, если он немедленно не поцелует девушку, он вызовет у нее неподдельную ярость, которая проявится в еще более ужасных формах. Но в его мозгу вертелось запоздалое: ненадежна!
Помнит он лишь то, что обнял Монику и начал целовать ее со страстью, которая заинтересовала бы профессиональный глаз кинорежиссера. Нет, неправильно утверждать, что он «начал ее целовать». Такое построение фразы подразумевает некую прерывистость действия. Билл же, крепко сжав девушку в объятиях, не прерывался.
Это немало удивило его. Но еще больше он удивился, когда, после первых нескольких секунд, в течение которых она испускала нечленораздельные звуки и пыталась отвернуться, Моника вдруг перестала сопротивляться и начала пылко отвечать ему. Она оказалась очень теплой; руки ее обвились вокруг его шеи. Так продолжалось довольно долго, перерыв случился внезапно.
– Послушай, – сказал он наконец, рассеянно отстраняясь и понимая, что словами всего не выразишь, – послушай, я хочу сказать, что люблю тебя.
– Ну так почему же ты так н-не скажешь?
– Какого дьявола! Всякий раз, как я пытаюсь тебе признаться, ты затыкаешь мне рот! Прошу прощения: неудачно подобрал слова. Я имею в виду, что…
– Билл Картрайт, ты когда-нибудь бываешь серьезным?
– Серьезным? – заревел он. Его шатало. – А сейчас я, по-твоему, шучу? Да я в жизни не был так серьезен! Я не шучу. Сейчас я даже не смог бы захихикать, если бы увидел, как Геринг поскользнулся на банановой кожуре при всех своих медалях и регалиях! Я совсем одурел. Я люблю тебя. Вопрос в том… может быть, случайно я тебе нравлюсь?
– Нет, я тебя ненавижу, – ответила Моника и тут же продемонстрировала ему свою ненависть.
– Я уже давно влюблен в тебя, – заявил Билл.
– С каких пор?
– Ну… давно.
– Да, но насколько давно? С каких пор?
– С тех пор, как увидел тебя в кабинете Тома.
– Хочешь сказать, с тех пор, как ты назвал мою книгу непотребной?
– Ангелочек, зачем вспоминать…
– Ты по-прежнему считаешь ее непотребной?
– Да.
– Возможно, так и есть, – мечтательно потянувшись, сказала Моника. – В конце концов, мне кажется, что так оно и есть. Но мне сейчас все равно.
Тут Билл, ослепленный истинной любовью, отбросил принципы прочь.
– Ничего подобного! – заявил он. – Книга неплохая, просто замечательная – я серьезно! И всякий, кто скажет, что она плохая, будет иметь дело со мной. Отличная вещь, Моника. Уж кому и знать, как не мне. Ведь я переделываю ее для кино.
– Билл, милый… Ты правда так считаешь?
– Да, – поклялся он и в тот момент начал сам себе верить. – Просто у нас с тобой все сразу пошло не так, а потом я не извинился. Я был в плохом настроении, как ты не понимаешь? Было время обеда; пообедал я плохо: кормили каким-то жутким блюдом – бараньи отбивные и ананас…
Он замолчал.
Реальность вторглась в мечты и напомнила о насущных проблемах. Реальность всегда начеку – она не позволяет до конца отвлечься.
Бараньи отбивные с ананасом напомнили ему о Тилли Парсонс, а Тилли Парсонс напомнила о том, о чем совсем не хотелось вспоминать. Сжимая Монику в объятиях, он бросил взгляд в сторону соседнего кабинета. На пороге стояла Тилли и смотрела на них.
– Дорогуша… – начала Тилли.
Голос у нее совсем сел. Похоже, она только что плакала.
Билл почувствовал, как Моника напряглась; от нее исходила волна подозрения, такая же ощутимая, как жар, которым было наполнено тело. Моника вырвалась из его объятий, отступила назад и запустила руку в растрепанные волосы.
Тилли сделала успокоительный жест.
– Не волнуйся, милочка, – не без горечи проговорила она. – Я не собираюсь тебя беспокоить. Мне осталось закончить последний эпизод, а потом я свободна. Вот только… у меня вышел весь «Честер», – с обидой продолжала она. – Кто-то всегда тащит у меня «Честерфилд». Не завалялось ли где случайно хорошей сигаретки, дорогуша?
– Извини. Хороших нет.
– Но я всегда их разбрасываю, милочка. Ты уверена, что их здесь нет?
– Совершенно уверена. У меня только те сигареты, которые курю я. Если хочешь, возьми.
– Но они же английские! Не могу курить английские сигареты. Билл… нет, ты куришь только трубку, – запричитала Тилли. – О господи! Ну ладно, думаю, это лучше, чем ничего. Мне надо покурить. Дорогуша, не возражаешь, если я возьму сигаретку?
– Пожалуйста. Бери.
Тилли подошла к столу. Она открыла красную кожаную шкатулку и взяла сигарету. Даже в тот момент, в момент сомнений и полной неуверенности, Билл Картрайт не мог не пожалеть ее. Тилли выглядела старой и побитой. Ее морщинистые руки дрожали.
– Слушай, Билл, – вдруг сказала Тилли. – Моника думает, будто я кое-что сделала. Судя по тому, как ты на меня смотришь, наверное, ты считаешь так же. Так вот, я не делала того, в чем меня подозревают. Нет, подожди! Я не собираюсь вам досаждать. – Она сунула сигарету в рот и поднесла к ней спичку. – Вы любите друг друга. Вы славные ребятки, и я рада за вас. Вот и все.
Она вышла из комнаты не без достоинства: закрыла за собой дверь, но не хлопнула ею. В голове у Билла все запуталось еще больше; сомнение все сильнее овладевало им. Моника подбежала к нему, и он положил руки ей на плечи.
– Почему ты просил Фрэнсис Флер передать, чтобы я не оставалась с ней наедине? – шепотом осведомилась Моника.
– Потому что голос был ее… да нет, будь я проклят, если знаю, так ли это на самом деле!
– И анонимные письма тоже писала она.
Он круто развернулся на каблуках.
– Ты уверена?
Моника выдвинула ящик стола. Достала страницу рукописи и письмо и протянула Биллу. Пальцы у нее дрожали.
– Вот, – едва слышно проговорила девушка. – Она писала письма… только, как ты говоришь, будь я проклята, если знаю, так ли это на самом деле!
Казалось, все кончено. Билл положил два листка рядом на стол. Хотя он не был специалистом-графологом, сходство бросалось в глаза. Билл почувствовал, как его заливает серая волна.