Нарумяненный господин остановился и произнес жеманно:
– Ах, дорогой герцог, она же dernier cri [31] ! Мы просто обязаны слагать к ее ногам дань восхищения. Это de regueur [32] , уверяю вас!
Эйвон поднес к глазам лорнет, чтобы лучше рассмотреть мадемуазель.
– Хм! Неужели Париж настолько обеднел красавицами?
– Вас она не пленяет? Нет? Но, разумеется, это величавая красота. – Он помолчал, глядя на танцующих, а затем снова обернулся к Эйвону. – A propos, герцог, это правда, что вы обзавелись необыкновенным пажом? Меня две недели не было в Париже, но я сразу услышал, что за вами всюду следует темно-рыжий мальчик.
– Чистая правда, – ответил Джастин. – Но мне казалось, что бурный, но мимолетный интерес света успел угаснуть.
– Ах, нет-нет! О мальчике упомянул Сен-Вир. Кажется, с ним связана какая-то тайна, не так ли? Безымянный паж!
Джастин, слегка улыбаясь, повернул перстень на белом пальце.
– Можете передать Сен-Виру, друг мой, что никакой тайны нет. Паж носит достаточно громкую фамилию.
– Могу передать ему? – с недоумением повторил виконт. – Но с какой стати, герцог? Это ведь был мимолетный разговор.
– О, разумеется! – Загадочная улыбка стала шире. – Мне следовало бы сказать, что вы можете передать ему это, если он вновь изъявит желание узнать ее.
– Да, конечно, но не думаю… А! Вон Давенант! Mille pardons, Duc [33] ! – И он жеманно засеменил навстречу Давенанту.
Эйвон скрыл зевок надушенным платочком и обычной неторопливой походкой направился в карточный салон, где провел около часа. Потом нашел хозяйку дома, выразил ей своим мягким голосом восхищение ее балом и удалился.
Леон дремал, но открыл глаза, едва послышались шаги герцога, и вскочил. Он помог герцогу надеть плащ, подал ему шляпу и перчатки и спросил, не сбегать ли ему за портшезом. Но герцог предпочел пойти пешком, а пажу приказал держаться рядом с ним. Они медленно прошли по улице, завернули за угол, и только тогда Эйвон нарушил молчание.
– Дитя мое, когда граф Сен-Вир расспрашивал тебя сегодня вечером, что ты ему отвечал?
– Но откуда вы знаете, монсеньор? Я вас не видел.
– Возможно. И конечно, на мой вопрос ты ответишь, когда сам сочтешь нужным.
– Прошу прощения, монсеньор! Господин граф спросил меня, где я родился. Я не понял, для чего ему нужно это знать.
– И, полагаю, так ему и сказал?
– Да, монсеньор, – кивнул Леон и поднял на него лукаво заблестевшие глаза. – Я подумал, что вы не рассердитесь, если с ним я буду немножко неучтив? – Он увидел, как изогнулись губы герцога, и покраснел от радости, что вызвал у него улыбку.
– Весьма проницательный вывод! – заметил Джастин. – Ну, и ты сказал?..
– Что не знаю, монсеньор. И ведь это правда.
–Утешительная мысль!
– Очень, – согласился паж. – Мне не нравится лгать.
– Да? – против обыкновения Эйвон словно бы поощрял пажа говорить, и Леон охотно продолжал:
– Да, монсеньор. Конечно, иногда иначе нельзя, но мне это не нравится. Раза два я лгал Жану, потому что боялся, но ведь это была трусость, n'est-се pas? По-моему, нет ничего дурного в том, чтобы лгать врагу, но нельзя лгать… другу или… или тем, кого любишь. Вот это было бы черным грехом, правда?
– Поскольку я не помню, любил ли я когда-нибудь кого-нибудь, искать у меня ответа на такой вопрос вряд ли стоит, дитя мое.
Леон поглядел на него очень серьезно.
– Никого? – переспросил он. – Вот я люблю не так уж часто, но раз полюблю, то навсегда. Я любил мою матушку, и кюре, и… и я люблю вас, монсеньор.
– Извини? – Эйвон несколько растерялся.
– Я… я только сказал, что люблю вас, монсеньор.
– Я полагал, что ослышался. Разумеется, это весьма лестно, но, по-моему, ты сделал неразумный выбор. Не сомневаюсь, что в людской постараются исправить твою ошибку.
Большие глаза сверкнули.
– Они не посмеют!
Герцог поднес лорнет к глазам.
– Неужели? Ты такой грозный?
– У меня вспыльчивый характер, монсеньор.
– И ты не преминешь использовать его для моей защиты. Весьма забавно. Ты уже накидывался… на моего камердинера, например?
Леон тихонечко презрительно фыркнул.
– Он, монсеньор, просто дурак.
– До прискорбия. Я нередко это замечаю.
Тем временем они подошли к дому Эйвона, и ожидавшие лакеи распахнули двери. В вестибюле Эйвон остановился, и Леон выжидательно посмотрел на него.
– Можешь принести вино в библиотеку, – сказал герцог и направился туда.
Когда вошел Леон с тяжелым серебряным подносом, Джастин сидел у камина, поставив ноги на решетку. Из-под полуопущенных век он следил, как паж наливал бургундское в рюмку. Леон подал ее ему.
– Благодарю. – Эйвон улыбнулся удивлению, которое вызвала у Леона такая непривычная вежливость. – Без сомнения, ты воображал, что я не слишком хорошо воспитан? Можешь сесть. У моих ног.
Леон тотчас устроился на коврике, скрестив ноги по-турецки, и посмотрел на герцога растерянно, но с явной радостью.
Джастин отхлебнул вина, все еще глядя на пажа, а потом опустил рюмку на столик у своего локтя.
– Я поставил тебя немножко в тупик? Я хочу, чтобы меня развлекали.
– Но что мне для этого сделать, монсеньор?
– Можешь продолжать свои рассуждения. Твои юные взгляды на жизнь очень забавны. Так прошу тебя!
Леон неожиданно засмеялся.
– Я не знаю, что сказать, монсеньор! По-мрему, ничего интересного я рассказать не могу. Я болтаю – слишком много болтаю, говорят они, – но все это пустое. Мадам Дюбуа позволяет мне болтать, но Уокер… о, Уокер очень строгий и скучный.
– Но кто такая мадам… э… Дюбуа?
Глаза Леона широко раскрылись.
– Но она же ваша домоправительница, монсеньор!
– Право? Я ее никогда не видел. И что же– она внемлет бездыханно?
– Монсеньор?
– Не важно. Расскажи мне о своей жизни в Анжу. До того как Жан увез тебя в Париж.
Леон устроился поудобнее, а поскольку ручка кресла, в котором сидел герцог, выглядела очень удобно, он прислонил к ней голову, не подозревая, что непростительно нарушает этикет. Но Эйвон ничего не сказал, взял рюмку и отпил вина.