И вот перед следователем Костенко сидит Скворцов-Шанявский. На вид — сама респектабельность. Отлично сшитый дорогой костюм, безупречно чистая сорочка, холёные руки, спокойные, хотя и усталые, светло-серые глаза. Анкетные данные под стать внешности: профессор одного из академических институтов Москвы…
Все вместе действовало несколько обескураживающе на в общем-то ещё довольно молодого следователя: Павлу Ивановичу едва перевалило за тридцать.
Но два часа назад погиб человек — «скорая» увезла бездыханное тело Сегеди. И в том, что произошла трагедия, подозревался этот лощёный гражданин.
— Расскажите, Валерий Платонович, как вы оказались в квартире Сегеди? — вежливо попросил Костенко. — Пожалуйста, указывайте время.
— К дому я подошёл в начале одиннадцатого, — начал профессор.
— А поточнее?
— Минут десять одиннадцатого, — продолжал Валерий Платонович. — Вечная история — лифт стоит. Испорчен. Потихонечку да полегонечку стал подниматься наверх. Раза три останавливался, — профессор показал на сердце. — Четыре дня провалялся с гипертоническим кризом… Осилил-таки. Смотрю, дверь прикрыта неплотно. Позвонил — не открывают. Думаю, может, Роман Евграфович заснул или хворает, не велено вставать? Свои ещё свежи впечатления от болезни. Вошёл, везде свет… Крикнул: кто есть дома? Молчок… Потом слышу — свистит.
— Кто? — спросил удивлённо следователь.
— Чайник. У меня такой же… Когда закипит, из носика пар. А на носике крышечка со свистком.
— Понятно, понятно, — закивал Костенко. — Дальше?
— В одну комнату заглянул, во вторую. Никого. На кухне — тоже. А на столике — бублик, намазанный маслом, и надкушенный бутерброд. Впечатление такое, как будто только что сели ужинать. Значит, хозяин рядом. Ещё мелькнуло в голове: в туалете, что ли? Тогда бы откликнулся, когда я кричал. Выходит, думаю, выскочил к соседям. Я автоматически выключил плиту, сел на табуреточку, стал смотреть раскрытый «Крокодил». Он лежал тут же, на столике. Интересная статья о головотяпах в колхозе. Увлёкся даже… Слышу — входная дверь открылась. Слава богу, хозяин. Неловко стало, что расположился, как у себя дома. Вышел в коридор, смотрю — не Роман это, а какой-то молодой человек. Растерянный, но в то же время смотрит на меня как-то подозрительно. Спросил, кто я. Я представился. А тут со двора — сирена. Я, естественно, к дверям. А парень растопырил руки и не пускает. Меня это удивило: по какому праву? И вообще, кто он такой? Спрашиваю, конечно, повышенным тоном. А малый этот тоже в голос… Здесь заходят сотрудники милиции, и молодой человек сообщает такую новость, от которой у меня волосы дыбом встали! Старший лейтенант пригласил меня на кухню: кто, зачем, почему? Я, естественно, объяснил, хотя, признаюсь, был буквально в шоке. Это же надо, за несколько секунд до моего прихода человек сам, представляете, сам решил свести счёты с жизнью! Ужас! До сих пор в голове не укладывается!
Скворцова-Шанявского передёрнул нервный озноб. Он замолчал, подперев лоб растопыренными пальцами.
Выждав паузу, Костенко спросил:
— Давно знаете Сегеди?
— Дней десять.
— Раньше бывали у него дома?
— Один раз.
— По какому поводу?
— Роман Евграфович пригласил. Чаек попили. — Заметив недоверие на лице следователя, профессор печально улыбнулся. — Сегеди вроде бы хотел загладить передо мной вину… И чтобы я не пожаловался начальству.
Валерий Платонович рассказал Костенко историю о том, как его напугала Орыся, как всполошились фотограф и его помощница.
— А что привело вас к Сегеди сегодня? — задал вопрос следователь.
Валерий Платонович замялся, провёл ладонями по коленям и, смущаясь, ответил:
— По деликатному, так сказать, делу.
— Я бы хотел знать, по какому именно?
— Надеялся разузнать, где обретается некая особа.
— Кто эта особа?
— Я назову, — после некоторого колебания согласился Скворцов-Шанявский. — Это ведь не выйдет за пределы кабинета? Орыся…
— Орыся Сторожук, значит? — уточнил следователь.
— Она, — кивнул профессор и, словно спохватившись, пояснил: — Ради бога, не подумайте, что здесь замешан амур! Уверяю вас, нисколько! Сторожук
— талант! Изумительный голос! Я хочу помочь ей попасть на сцену.
— Чего же вам таиться в таком случае? — удивился Костенко.
— У Сторожук есть мужчина. Наверное, серьёзные намерения. Ревнив — прямо Отелло! Она мечется: любовь или искусство? Но, наверное, грех зарывать в землю божий дар. Я уже говорил о ней с кем надо в Москве. Её ждут. Ну, и, понимаете, надо было срочно сообщить об этом Орысе. А я, как назло, провалялся в постели.
— В котором часу вы вышли из санатория? — спросил следователь.
— Четверть девятого.
— Та-ак, — протянул Костенко. — От вашего санатория до Сегеди полчаса ходьбы. Причём гуляючи.
— Вы хотите сказать, непонятно, что я делал целых полтора часа? — перебил его Скворцов-Шанявский. — Отвечу: искал Сторожук.
— Где?
— Гулял, надеялся встретить на улице. Потом прохаживался по тротуару напротив её дома.
— А почему не зашли?
— Я ведь вам объяснил: у неё есть знакомый — ухажёр, жених, любовник, бог его знает! Мой приход явился бы лишним поводом для его ревности! Уверяю вас: встреть я Орысю, незачем было бы мне идти к Сегеди!
— И уверяете, что не видели его в квартире? — решил перейти в наступление следователь.
— Могу поклясться! — горячо произнёс Скворцов-Шанявский и вдруг, словно наткнувшись на препятствие, умолк, вперив в следователя тяжёлый взгляд.
Молчал и Павел Иванович. Так они смотрели друг на друга некоторое время.
— Здесь не клятвы нужны, а факты, — произнёс наконец Костенко, доставая из стола показания Захожей и Долматова и протягивая их допрашиваемому. — Ознакомьтесь.
Профессор читал внимательно, не отрывая глаз. Схваченные скрепкой страницы задрожали в его руке, и он поспешно положил их на стол.
— Эрго?
— Вывод, по-моему, один, — сказал Костенко, пряча протоколы в ящик. — В квартире Сегеди находился хозяин и ещё кто-то. Сегеди был выброшен из окна. Через несколько минут вас застали в квартире. И… — следователь сделал паузу, — других людей там не обнаружили.
В комнате повисла тяжёлая тишина. Нарушил её профессор.
— Логично. Весьма логично, — повторил он уже без иронии, серьёзно и спокойно. — Однако жизнь, уважаемый Павел Иванович, задаёт порой загадки и похлеще, поверьте моему опыту.
— У вас есть шанс, Валерий Платонович, — сказал с нажимом Костенко, будто не слыша последних слов профессора. — Чистосердечное признание.