Той же ночью ей приснился страшный сон. Она открыла на звонок дверь своей квартиры и на пороге увидела симпатичного румяного старикана, по виду – настоящего профессора, похожего на актера Евстигнеева. Он аккуратно держал перед собой дамский ридикюль, скорее, большую косметичку.
– Вот, – проговорил он приветливо, – нельзя ли, милочка, поместить это в холодильничек? Это продукт скоропортящийся.
– Но… там кастрюля с супом, – превозмогая себя, сказала писательница N.
– А вот в морозилочку…
– Там сосиски… – пролепетала чуть ли не в обмороке она, – и печенка…
– Ну вот и славно, – проворковал профессор. – Печенка, сосиски… и мозги!.. – Она проснулась в холодном поту, с колотящимся сердцем. И, едва дождавшись утра, позвонила Вере Константиновне и, извинившись, твердо сказала, что, к сожалению, не уверена, что профессору будет удобно спать в проходной комнате, на раскладной кровати ее младшего сына. А она ни в коем случае не хочет подвергать каким-либо неудобствам столь известного и уважаемого ученого. Точка.
…Впрочем, недели через три, когда симпозиум в Иерусалимском университете канул в прошлое, писательница N. решилась рассказать публике, собравшейся на террасе у Рабиновича, эту более чем пикантную историю.
Разумеется, она ее обработала. Добавила сумасшедших реплик как с той, так и с другой стороны, сон превратила в крошечную новеллу, страшную и изящную… Профессора снабдила внешностью вождя мирового пролетариата, живописала ридикюль с бронзовой застежкой, случайно выпавшую из него известную всему миру фотографию, на которой запечатлен милый кудрявый отрок… Профессор якобы дарил ей на память это фото, приговаривая: «Еще увидимся, батенька…»
Словом, она поработала со вкусом и надеялась на соответствующую реакцию благодарной публики.
Однако ее новелла произвела на окружающих совершенно противоположное впечатление. Они окаменели, застыли. У них забегали глаза.
– И ты… ты отказала ему в гостеприимстве? – сглотнув, пробормотал Сашка.
Затем, без всякого перехода, он обозвал известную писательницу N. балдой, рохлей и треской в томате.
– Он продал бы! – кричал Сашка, бегая по террасе и рискуя сбить псевдоантичную амфору с цветами. – За тысчонку зеленых продал бы, как миленький!
– Да нам-то на что?! – отбивалась растерянная писательница N.
– Как на что?! – вопил Рабинович. – Как – на что!!! Рая, ангел мой, объясни этой… этой…
– Ма-ась… – пропела Ангел-Рая. – Да под эту хреновину мы бы выбили колоссальные субсидии. Мы бы развернули та-акое!..
– Здесь ежегодно можно было бы проводить международный карнавал! – вставил Сашка.
– Карнавал?! – ужаснулась писательница N. – При чем тут карнавал!
– Ну оперы под открытым небом! Соревнования! Дни культуры и искусств! Да мало ли что! Такую ценную штуковину упустила… Балда! И, главное, под это все бы дали. И «Наружный», и пидорасы, и этот скупердяй – Пахан Римский…
Рабинович страшно возбудился, бегал по террасе и бормотал, как безумный:
– А что… соорудить небольшой переносной мавзолейчик… Мавзолеюшко такой, симпампунчик… В конце концов, сердце Шопена похоронено в Польше, это общеизвестно… Пролетарии всех стран в гости будут к нам.
– Провернуть эту аферу под эгидой нашей амуты. Объявить номер банковского счета… И потекут, потекут пожертвования рекой… – мечтательным голосом подлила масла в огонь Ангел-Рая.
– Вы все сошли с ума! – холодно сказала писательница N.
– Кстати, о – сошли с ума, – мягко вставил Доктор. – Старого ученого можно было бы приобрести вместе с его ридикюлем. Он был бы у нас первым почетным обитателем клиники – дома для престарелых, который мы бы выстроили для себя.
– Что за бред! – воскликнула писательница N. – Кому он нужен, этот дом престарелых!
– Тебе, дорогая, – приветливо проговорил Доктор, – извини. Тебе в первую очередь, так как усиленная умственная деятельность (верь мне, я доктор) чаще всего – уж прости меня, моя радость, – доводит человека до младенческих слюней. И вот тогда, когда собственные дети давно забудут о том, что эта сопливая старушенция и есть их мама, в прошлом – известная писательница N., тебе очень понадобится наша сиделочка. И всем нам понадобится. Друзья мои! – Доктор поднялся и пружинистой походкой, как по авансцениуму, прошелся вдоль бортика террасы. Обращался он при этом в сторону Иерусалима, откуда плыли гулкие удары колокола с колокольни госпиталя Августы-Виктории. – Друзья и соратники! Я призываю вас все наши силы устремить на обеспечение собственной счастливой старости. Каждому – по комнате в доме-клинике для слабоумных престарелых. Я согласен: пусть в холле нашего общего дома под стеклянным колпаком хранится гениальный мозг вождя мирового пролетариата.
Писательница N. встала, собираясь покинуть террасу.
– На вас тошно смотреть, – сказала она, – вы – монстры.
– А ты?! – вскинулся Рабинович.
– Посмотрите-ка на нее. Зиц-председатель земного шара в изгнании! Королева-мать отвечает на вопросы читателей: почем вы платите ипотечную ссуду.
– Заткнись, – посоветовала ему его тихая и язвительная жена Роксана. Она способна была просидеть весь вечер молча, в стороне, заучивая три десятка ивритских слов (она постоянно занималась на каких-то курсах). Но иногда она поднимала голову от тетрадки и негромко произносила несколько слов, как правило – необходимых в этот момент.
– Ну, отчего же… – вежливо возразила ей писательница N. – Пусть поупражняется.
– Ребятки, ребятки!.. – всполошилась Ангел-Рая. – Еще чего не хватало – ссориться!
– Да я дело говорю! – взвился Сашка. – Если б она не тряслась так над своим крахмальным именем, мы могли бы извлечь из него немалую пользу.
– Какую же, к примеру? – желчно поинтересовалась писательница N.
– Да россыпи, россыпи идей! Ну вот тебе, недалеко ходить, вприкидку: здесь собрались огромные стада ветеранов, могучее племя вымирающих динозавров спустилось на водопой. У каждого амбиции, каждый пятый брал Берлин, каждый пятидесятый – кавалер всех орденов, каждый трехсотый – Герой Советского Союза.
– Ну и что?
– А то, что все они евреи, каждый – пуп земли, у каждого внуки и правнуки. Короче: все они пишут воспоминания.
– Ну уж и все… – усомнилась писательница N. И тут на нее набросились дружно Доктор, Ангел-Рая, сам Рабинович. Получалось, что в соплеменниках писательница N. не разбирается ни черта. Получалось, что воспоминания действительно пишут все пожилые евреи, а иначе – откуда бы взялся ТАНАХ?
– Но при чем тут я? – уже не так уверенно поинтересовалась писательница N.
– Очень просто… – тихо, презрительно проговорил Рабинович. – Дается объявление во все газеты:
«Наговариваете на пленку – получаете готовую книгу. Недорого, качественно. Лучший подарок вашим внукам и правнукам».