В Европе же дуэли пользовались огромной популярностью, поэтому смело можно было ожидать, что и в Риге помехи назначенному смертоубийству ни в коем случае не случится.
Все это время Алексей и его противник мерили друг друга делано равнодушными взглядами, однако порою в желтых глазах проскальзывало откровенное недоумение. Причины его Алексей не мог объяснить, да и не до того ему было, он силился скрыть собственное удивление: почему все-таки наглец в белом шарфе назвал его рыцарем-убийцей?
Неужели?.. Ну конечно! Алексей даже содрогнулся, когда объяснение наконец-то постучалось в его глупую головушку: а ведь этот незнакомец откуда-то знает об убийстве генерала Талызина.
И знает, кто именно его убил, — вернее, кого считают убийцей. Но если так… если так, значит, проныра Бесиков не поверил в гибель преступника посреди разгулявшейся Невы.
А может быть, кто-то стал свидетелем бегства Алексея? Или караульный офицер на петербургской заставе оказался более внимателен, чем хотелось бы мадам Шевалье, и обратил-таки внимание на несоответствие документов: паспорт для пересечения границы был выписан на три лица, в карете же явно находилось четверо…
Нет сомнения: щедрая мзда на время лишила караульного возможности считать до четырех, но лишь на время!
Итак, бегство Алексея открыто. И сейчас ему надо сделать окончательный выбор: или драться, чтобы покончить со своей непутевой жизнью (о возможности иного исхода он даже и не мечтал) под личиной беглого убийцы, или попытаться открыть свои обстоятельства этому посланцу Бесикова.
Алексей, наверное, склонился бы ко второму пути, однако стоило ему только взглянуть в неистовые желтые глаза, как решимость каяться и что-то объяснять лопалась, точно мыльный пузырь.
Этот человек ненавидит его. Он ничего не захочет слушать, только на смех поднимет.
Мало что погибнешь ни за что ни про что — еще и позору перед тем натерпишься!
Нет, лучше молчать и отдаться судьбе. Едва Алексей принял свое фатальное решение, как появился, словно только того и ждал, Огюст, осторожно несший в охапке две довольно-таки длинные шпаги.
Где он их раздобыл, так и осталось для Алексея загадкою.
Незнакомец при виде оружия весьма оживился. С ухватками знатока он согнул клинок, проверяя его гибкость, померил по руке эфес и, пробуя, сделал целую серию мелких проворных уколов в белый свет, однако улыбка, заставившая его ощерить острые белые зубы, показывала, что в воображении видит он перед собою действительного противника и еле сдерживает желание обрушить на него всю мощь своего мастерства.
При этом он иногда косился на Алексея, и тот спохватился, что стоит как дурак, хотя ему надобно тоже опробовать оружие.
Подражая противнику и тщась вспомнить отцовские уроки, он взял вторую из принесенных Огюстом шпаг — и брезгливо передернулся, увидав, что конец клинка запачкан в чем-то темном.
Итак, это было опытное орудие человекоубийства! Чья-то кровь засохла на клинке… брр, какой кошмар!
— Ну что ж, начнем, господа? — скучным голосом спросил Огюст, не глядя на противников.
— Чего, в самом деле, время тянуть? Защита чести не терпит отлагательств!
— И то, — охотно согласился желтоглазый.
— Только, может быть, сначала познакомимся, сударь?
— С кем, так сказать, имею честь и все такое?
Алексей только и смог, что растерянно моргнул. Как то есть — познакомимся? Разве желтоглазый не знает, с кем имеет дело? Неужто Бесиков не сообщил своему посланному имени разыскиваемого преступника?
— Ну, чего уставились? — по-своему истолковал его ошеломленное молчание противник.
— Рекомендуюсь — капитан Яков Скарятин. — Он со значением вглядывался в лицо Алексея, словно ожидал от него какой-то реакции. Не дождавшись, нетерпеливо передернул плечами:
— Да ваше-то имя каково, милостивый государь?
Алексей тупо молчал, пока еще не в силах заново оценить происходящее.
— Да пес ли мне в вашем имени? — не выдержал в конце концов Скарятин.
— В самом деле — чего зря время терять?
— Сразимся, et apres nous le deluge [24], как сказал какой-то французишка.
— В позицию! И, отсалютовав, он стал ан-гард.
Огюст делал нетерпеливые знаки Алексею, и тот безотчетно принял начальную позицию.
Огюст развел противников. Но вот те снова начали сходиться, сперва медленно, еще присматриваясь — нет, словно бы принюхиваясь друг к другу, как если бы острия их шпаг были длинными, чуткими звериными носами.
“Ан-гард, секунда, торс, полукруг, выпад, кварта”, — четким, бесстрастным голосом принялся отсчитывать кто-то в голове Алексея, и тот с изумлением узнал голос отца. Ну да, это все названия приемов фехтования, однако еще отнюдь не бой.
Между тем Скарятин с полушага сделал дегаже и прямой удар, не проколов насквозь Алексея с первой же попытки только потому, что тот успел крутануть кистью полукруг и отвести острие шпаги противника. Успел только чудом: не мастерством, не знанием — жаждой жизни!
— Отбито! — выкрикнул Огюст, бросив на Алексея одобрительный взор.
— Повезло! — запальчиво выдохнул Скарятин.
— А впрочем, j`en suis charmee [25], сударь!
Алексей стоял, с трудом переводя дух, хотя бой, по сути, еще и не начался.
Острие шпаги Скарятина едва не вонзилось ему прямиком в сердце, даже слегка, самую чуточку, почти невесомо царапнуло левый сосок, но не эта воображаемая, хотя и столь близкая смерть заставила его обмереть!
Дыхание отняло внезапно промелькнувшее воспоминание.
Вот она медленно, томительно глядя в глаза Алексею, касается его плеча, словно смахивая незаметную соринку, ведет кончиками пальцев по рубашке, а потом неожиданно защемляет ноготками сосок и начинает поцарапывать, щекотать его, и горло у Алексея пересыхает, голова наполняется невнятным гулом, ноги подкашиваются.
И он ничего не видит теперь, кроме ее приоткрывшихся в слабом вздохе, вдруг пересохших губ…