— Вы принимали участие в заговоре, лишившем престола моего отца? — начиная дрожать, выкрикнул Павел.
— Господь с вами, ваше величество, — покачал головой Пален. — Я был в то время слишком молод. Кто я был? Простой унтер-офицер в одном из кавалерийских полков. Сами посудите, мне ли было решать судьбу государства? Быть действующим лицом в перевороте?! Нет. Но почему вы задаете этот вопрос?
Павел резко отвернулся, потом снова взглянул на министра, и во взгляде его смешались ненависть, и страх, и обычное для него выражение сдержанного безумия.
— Потому что… я чувствую, что и теперь хотят повторить то же самое!
На какой-то миг Пален ощутил, как у него мгновенно пересохли губы, а ладони похолодели. Но тотчас приступ малодушия прошел, Пален, взглянув на государя, со слабой улыбкой спросил, выделяя слова:
— Вы чувствуете или знаете наверняка, ваше величество?
Если он хотел успокоить императора, то едва ли в этом преуспел. Павел сделался бледен:
— Знаю наверняка, говорите вы? Получается, я не ошибся! Получается, есть нечто, что мне следует знать!
Теперь успокоить его было уже невозможно. Пален знал по опыту, что когда лицо Павла вот так желтеет, глаза начинают закатываться, ноздри раздуваются, значит, на него вот-вот накатит один из тех приступов бешенства, сладить с которыми не мог никто: ни окружающие, ни он сам. В ответ на увещевания, слезы, мольбы он мог только выдавить сквозь зубы: “Отстаньте! Не могу сдержаться!” — и продолжать буйствовать.
В русских деревнях встречаются иногда женщины, которых называют кликушами. Говорят, они одержимы бесом Кликой, который заставляет их буйствовать и неистовствовать. Этих кликуш порою напоминал Палену император, но если баб можно было привести в чувство увесистой пощечиной, то не станешь же хлестать по физиономии императора, как бы тебе ни хотелось это сделать! Тут нужно было средство более радикальное, пощечина моральная, вернее сказать, хороший удар обухом, и Пален понял, что вот тот случай, которого он ждал. Пан или пропал!
Он скорбно опустил глаза:
— Вы правы, ваше величество. Заговор… заговор против вашей особы действительно существует.
Павел надул щеки и с шумом выпустил воздух изо рта.
— Вот как? — пробормотал он нерешительно, как если бы уже пожалел, что вообще затеял этот разговор.
— Да, именно так. Я знаю о заговоре, знаю заговорщиков, потому что сам из их числа.
— Что вы говорите? — робко улыбнулся Павел, вдруг понадеявшись, что это только глупая шутка.
— Сущую правду. Я состою в комитете заговорщиков, чтобы следить за ними и контролировать все их действия. Исподволь я ослабляю их решимость и расстраиваю их планы. Все нити заговора у меня в руках, поэтому у вас нет причин беспокоиться: против вас злоумышляет только кучка безумцев. Того, что случилось во Франции, здесь не произойдет! Также не ищите сходства между вашим положением и тем, в котором находился ваш несчастный батюшка. Он был иностранец, вы — русский. Его ненавидела гвардия, а вам она предана. Он преследовал духовенство, а вы его уважаете. В те времена в Петербурге не было никакой полиции, теперь же она существует и настолько предана вам, что слова сказать нельзя, шагу нельзя ступить, чтобы мне об этом немедленно не донесли.
— Все это верно, — кивнул император, видимо, приободрившись. — Но дремать нельзя. Вы должны принять самые строгие меры…
— Конечно, государь, я готов их принять. Но мне нужны полномочия настолько широкие, что я даже опасаюсь у вас их попросить. Ведь в списке заговорщиков очень не простые люди.
— Да мне все равно, кто там! Всех схватить! Заковать в цепи! В крепость их, в каторгу, в Сибирь!
— Я не могу. Я не могу! Я боюсь нанести вам смертельный удар, но… Простите, ваше величество! Во главе заговора ваши старшие сыновья и супруга!
— Я знал это, — ненавидяще прищурился Павел. — Вот это я и знал, и чувствовал!
Он даже ради приличия не сделал вид, будто огорчен. Более того, в глазах его светилось мстительное, почти довольное выражение. Павел знал, что окружающие втихомолку считают его чрезмерно подозрительным, почти безумным от тех страхов, которые вечно преследовали его, и теперь был чуть ли не счастлив, что наконец-то оказался прав в своих подозрениях. Он был готов сейчас же, немедленно призвать к себе великих князей и императрицу, бросить им в глаза обвинения, а потом тут же, на глазах своих, заковать в железы, однако Палену кое-как удалось его утихомирить. Павел успокоился, начал находить удовольствие в продолжении интриги, решив поиграть с “предателями”, как кошка с мышкой. Пален пообещал ему, что самое большее через неделю заговор окончательно созреет, и тогда…
На самом деле он уже сейчас знал, что Павлу осталось жить два, самое большее — три дня. Чтобы завершить дело, оставалось только одно: согласие Александра! И император дал своему министру это последнее средство в борьбе против себя: он подписал приказ об аресте обоих великих князей и императрицы и вручил бумагу Палену с указанием пустить в ход в любой момент, который покажется ему подходящим.
От императора Петр Алексеевич направился прямо в покои Александра и без лишних слов показал ему приказ императора. Потрясение молодого человека не поддавалось описанию. Едва ли не впервые Пален видел его в состоянии чувств искренних, не сдерживаемых привычной осторожностью и равнодушием. Великий князь был совершенно уничтожен.
— Идите… — только и мог выговорить он. — Идите. Потом, потом…
Пален вышел. Спустя час, когда он уже закончил дела в Канцелярии императора и готовился уезжать из Михайловского дворца, в его кабинет неверной походкой вошел бледный Александр, швырнул на стол запечатанное письмо, не обратив внимания на любопытствующие взоры секретаря, и так же неровно вышел.
“Все кончено, — подумал Пален, холодея. — Я перестарался. Он струсил, он окончательно струсил и решил отказаться. Просит меня прекратить подготовку заговора. Столько сил, столько сил потрачено зря… Сделать ставку на Константина? Это ничтожество, бонвиван и юбочник. Неужели в этом письме отказ?”
Пален приказал секретарю выйти и начал распечатывать письмо. Вдруг за дверью послышались торопливые шаги. Министр сунул письмо в карман… и в следующую минуту даже его железное самообладание едва не дало изрядную трещину. В кабинет вошел, нет, ворвался император.