Линли опять оглядел комнату, на этот раз более внимательно, изучая собрание литографий и портретов, написанных маслом. Он не мог не сравнить их с акварелями в доме Энтони Уивера. Те были спокойные, отточенные, правильные. Эти же бросали вызов цветом и композицией.
— Это всё ваши работы, — констатировал Линли, потому что было очевидно, что все картины создала одна и та же талантливая рука.
Чашкой Сара указала на стену:
— Да, это мои работы. Ни одной новой. Но все мое. Линли испытал радость от того, что ему попался такой свидетель. У художников всегда на редкость цепкий глаз. Без этого они не могли бы творить. Если на острове было что-то особенное, мелькнула какая-нибудь тень, Сара Гордон наверняка заметила это. Наклонившись вперед, Линли попросил:
— Расскажите мне все, что помните об острове. Сара посмотрела в чашку, словно проигрывая перед глазами сцену.
— Было туманно, очень сыро. С ветвей деревьев капало. Сараи, где ремонтировали лодки, были закрыты. Мост перекрасили. Я заметила это по тому, как на него падал свет. И там были… — Сара помедлила, ее лицо стало задумчивым. — У ворот было довольно грязно, и грязь была вся взрыта. Я бы даже сказала, изборождена.
— Словно по ней волочили тело? Пятками по земле?
— Наверное. На земле у сломанной ветки валялся мусор. И… — Она подняла глаза, — по-моему, я видела остатки костра.
— У ветки?
— Да, передней.
— А какой мусор на земле?
— В основном пачки из-под сигарет. Несколько газет. Большая винная бутылка. Пакет? Да, там был оранжевый пакет из «Питер Доминик» [12] . Теперь вспоминаю. Кто-нибудь мог там ждать девушку?
Линли проигнорировал вопрос и продолжил:
— Что-нибудь еще?
— Огни с купола Питерхауса. Я видела их с острова.
— Вы что-нибудь слышали?
— Ничего необычного. Птицы. Собака. Кажется, где-то на болоте. Мне все это показалось совершенно обычным. Кроме того, что стоял густой туман, но вы это уже знаете.
— Вы не слышали никаких звуков с реки?
— Например, лодку? Как кто-то уплывал? Нет. Простите. — Плечи Сары поникли. — Если бы я могла рассказать больше. Я чувствую себя ужасной эгоисткой. Когда я была на острове, то думала только о своем рисовании. Какое скверное качество характера.
— Странно было отправиться на пленэр в тумане, — заметила Хейверс. Она все время быстро писала, но теперь подняла голову, ожидая ответа на вопрос, который и привел их к этой женщине: с чего это ее понесло рисовать в тумане?
Сара не стала спорить:
— Это было более чем странно. Это было безумие. И результат, вероятно, сильно отличался бы от моих прежних работ, не так ли?
Это была правда. Кроме ярких, свежих, солнечных красок, картины Сары Гордон отличались четкостью изображения, начиная от группы пакистанских детей, сидящих на старых ступенях многоквартирного дома с облезлой краской, и заканчивая обнаженной женщиной, полулежавшей под желтым зонтом. И кроме того, среди ее картин не было ни одного пейзажа.
— Вы пытались изменить стиль? — спросил Линли.
— От «Едоков картофеля» к «Подсолнечникам» [13] ?
Сара поднялась и подошла к буфету, где налила себе еще какао. Флэйм и Силк тут же посмотрели на хозяйку в ожидании возможного угощения. Сара подошла к собаке, присела рядом с ней на корточки и провела пальцами по голове животного. Собака благодарно забила хвостом и снова опустила морду на передние лапы. Сара, скрестив ноги, села на пол рядом с собачьей корзиной лицом к Линли и Хейверс.
— Я хотела попробовать что-нибудь другое. Не знаю, поймете ли вы, что значит верить, что ты, возможно, потеряла способность и волю к творчеству. Да, — добавила Сара, словно ожидая несогласия, — волю, потому что творчество — акт воли. Это больше, чем просто голос какой-то творческой музы. Это принятие решения предложить часть себя на суд других людей. Как художник, я говорила себе, что мне все равно, как оцениваются мои работы. Я говорила себе, что процесс творчества, а не то, как его принимают или что делают с готовым продуктом, является первостепенно важным. Но в какое-то время я перестала в это верить. А когда перестаешь верить, что само действие важнее его оценки кем-либо, тогда теряешь способность творить. Именно это произошло со мной.
— Похоже на Рескина [14] и Уистлера, насколько я помню их историю, — сказал Линли.
Почему-то Сару передернуло от этого сравнения.
— Ах да. Критик и его жертва. Но по крайней мере, Уистлер имел возможность изложить свою точку зрения. Это ему удалось. — Сара медленно переводила взгляд с одного произведения живописи на другое, словно стремясь убедить себя, что именно она была их создателем. — Я потеряла страсть. А без нее у вас остается только бесформенная масса, только объекты. Краски, холст, глина, воск, камень. Только страсть способна вдохнуть в них жизнь. Без нее они неподвижны. Хотя можно просто рисовать или лепить что-нибудь. Люди все время так делают. Но то, что вы рисуете или лепите без страсти, является просто упражнением по развитию вашего мастерства и ничем более. Это не самовыражение. А именно это я и хотела вернуть — стремление быть ранимой, способность чувствовать, возможность рисковать. Если бы это означало изменение техники, стиля, выбор других средств, я была бы готова попробовать. Я хотела испробовать все.
— И это сработало?
Сара склонилась над собакой и потерлась щекой о ее голову. Где-то в доме зазвонил телефон. Включился автоответчик. Через мгновение до их слуха долетел приглушенный мужской голос, оставляющий сообщение, которое они не могли расслышать. Сару, казалось, не интересовала ни личность звонившего, ни сам звонок. Она сказала:
— У меня не было шанса проверить. В одном уголке острова я сделала несколько предварительных набросков. Когда у меня ничего не вышло — честно говоря, они были ужасные, — я пошла в другое место и наткнулась на тело.
— Что вы об этом помните?
— Только то, что я споткнулась обо что-то. Я подумала, это ветка. Я отбросила ее ногой в сторону и увидела, что это рука.
— Вы не заметили тела? — уточнила Хейверс.
— Оно было прикрыто листьями. Мое внимание было приковано к мосту. Я даже не смотрела, куда иду.
— В какую сторону вы отбросили ее руку? ~ спросил Линли. — По направлению к телу? Или от него?
— К телу.
— Вы больше ее не трогали?
— Боже, нет. Но мне ведь следовало это сделать? Она могла быть жива. Я должна была дотронуться до нее. Я должна была проверить. Но я этого не сделала. Меня стошнило. А потом я побежала.