— Я не буду. Я не голоден.
Она стояла возле стены, рядом с кучей детских игрушек. Сверху лежала деревянная мозаика карты Соединенных Штатов. Южную часть Флориды словно кто-то откусил. Линли посмотрел на Хелен, увидел морщинки усталости под глазами.
Ему хотелось сказать, пойдем со мной, Хелен, будь со мной, останься со мной. А вместо этого:
— Мне надо поговорить с Пен. Глаза леди Хелен расширились.
— С Пен?
— Это важно. Она не спит?
— Думаю, нет. Но… — она устало посмотрела на дверь и лестницу к ней, — я не знаю, Томми. Сегодня был тяжелый день. Дети. Скандал с Гарри.
— Он дома?
— Нет. Опять нет.
Хелен подняла обкусанную Флориду, рассмотрела ее и бросила назад в кучу.
— Все ужасно. У них ужасно. Я не знаю, чем помочь. Что сказать. Пен родила ребенка, который ей не нужен. Ее жизнь невыносима. Она нужна своим детям, муж отыгрывается на ней за свою собственную глупость. У меня нее все так просто и спокойно в жизни. А на языке только общие фразы, бездушные и совершенно бесполезные.
— Тогда скажи Пен, что любишь ее.
— Одной любви недостаточно. Нет. Ты сам это знаешь.
— У человека, в конце концов, есть только любовь. Только любовь истинна, все остальное нет.
— Банально.
— Не согласен. Если любовь — это так, была и нету, мы бы не мучились, правда? Не сходили бы с ума, доверить ли свою жизнь и мечты на хранение другому или нет. Мы бы не носились со своей гордостью. Мы не обнаруживали бы своих слабостей. И не открывали бы свои чувства. И, видит Бог, мы шагу не сделали бы без слепой веры. Мы бы не уступали. Мы бы контролировали себя во всем. Потому что, Хелен, освободившись от контроля, вдруг, внезапно, мы бы поняли, в какой пустоте находились до сих пор.
— Когда Пен и Гарри поженились… Он взорвался:
— Я не о них. Ты, черт побери, прекрасно об этом знаешь.
Они смотрели друг на друга. Их разделяла целая комната. Все равно что пропасть. Но, несмотря на тщетность своих слов, Линли говорил с Хелен, зная, что словами ничего не изменишь, говорил, отбросив всякие предосторожности, и гордость, и чувство собственного достоинства.
— Я люблю тебя, и у меня чувство, будто я умираю.
И хотя в ее глазах сверкали слезы, видно было, что она собранна. И не расплачется.
— Не надо бояться, пожалуйста. Не бойся.
Хелен молчала. Но не порывалась уйти из комнаты и продолжала на него смотреть. И у Линли мелькнула надежда.
— Что? Ты мне ничего не скажешь?
— Мы прекрасно себя чувствуем, ты на своем месте, а я на своем. Разве этого тебе не достаточно?
— Нет, не достаточно, Хелен. Это не дружба. Мы не приятели. И не друзья.
— Мы когда-то ими были.
— Были. Но пути обратно нет. По крайней мере я не могу вернуться. Бог мне свидетель, не могу. Я люблю тебя. Я хочу тебя.
Хелен сглотнула. Одинокая слеза скользнула из уголка глаза, но Хелен смахнула ее. У Линли сердце разрывалось при одном только взгляде на нее.
— Раньше я представлял себе нашу жизнь как праздник. Сейчас я согласен на будни, но только не на такие.
— Прости.
— Нет, это ты меня прости.
Линли отвернулся. На каминной полке за ее спиной стояла фотография сестры с семьей. Муж, жена, двое детей, ясная жизненная цель.
— Мне все же нужно увидеться с Пен. Она кивнула:
— Сейчас я позову ее.
Линли подошел к окну. Шторы опущены. За ними ничего не видно. Линли смотрел, как на ситце быстро расплываются цветочки.
Вон отсюда, яростно повторял он себе. Вырвать из сердца, выбросить, вычеркнуть, забыть.
Но он не мог. Великая ирония любви. Любовь приходит ниоткуда, она нелогична, молчишь, отрекаешься от нее, но в конечном счете платишь за побег ровно столько, сколько есть в твоей душе, в твоем сердце. Он уже видел, как иные пытались уйти от любви, обычно это были или карьеристы, или донжуаны. Сердца их остаются глухи, боли они не испытывают. Да им ли мучиться? Донжуан ищет лишь сиюминутных радостей. Карьерист—продвижения по службе. Ни те ни другие не страдают от любви и не тоскуют. И те и другие уходят не оборачиваясь.
Линли, если можно так выразиться, не посчастливилось родиться одним из них. Вместо жажды обладания или профессионального успеха у него была только потребность общаться. С Хелен.
Линли услышал тихие голоса и осторожную поступь по лестнице и повернулся ко входу в гостиную. Хелен говорила, что сестра нехорошо себя чувствует, и при взгляде на Пен он ужаснулся. Линли придал лицу нейтральное выражение, когда она вошла в комнату. Но Пенелопе все и без слов было ясно, она вымученно улыбнулась и поправила мягкие тусклые волосы пальцами, на которых не было кольца.
— Выгляжу не лучшим образом.
— Спасибо, что согласилась встретиться.
И вновь вымученная улыбка. Она прошаркала по комнате, по пятам за ней двигалась леди Хелен. Опустилась в плетеное кресло-качалку и запахнула у горла розовый халатик.
— Хочешь что-нибудь выпить? — спросила она. — Виски? Бренди?
Линли покачал головой. Леди Хелен подошла к краю дивана, поближе к креслу, присела на него, наклонилась вперед, не сводя глаз с сестры, протянула руки, словно вот-вот понадобится помощь. Линли устроился в кресле напротив Пен. Он сосредоточился, забыв на секунду обо всех ее несчастьях, о том, что в ней сейчас господствует страх. Темные круги под глазами, лицо в пятнах и прыщах, незаживающая рана в уголке рта. Грязные волосы, грязное тело.
— Хелен говорит, что ты расследуешь дело в Кембридже.
Линли вкратце рассказал об убийстве. Слушая, она качалась в кресле. Кресло поскрипывало в такт.
— …но больше всего меня интересует Сара Гордон. Я подумал, что ты мне расскажешь что-нибудь о ней. Ты ее знаешь, Пен?
Она кивнула. Пальцы перебирали поясок халата.
— Да. Одно время слышала. Как только она переехала в Гранчестер, в местной газете поднялась шумиха.
— Когда это было?
— Около шести лет назад.
— Уверена?
— Да. Это было… — Пен вновь безжизненно улыбнулась и пожала плечами, — до рождения детей, я тогда работала в музее Фицуильяма. В отделе реставрации. Ее там привечали. Приглашали на выставки. Мы с Гарри ходили туда. Познакомились с ней. Хотя было ли это знакомством? Создавалось впечатление, будто нас представили королеве, но это шло не от нее. По моим воспоминаниям, сама Сара Гордон вела себя скромно. Дружелюбно, открыто. Я не думала, что она такая, особенно после всего, что прочла и услышала о ней.
— Она такая именитая художница?