– Знаешь, дорогой, я не хочу причинять тебе боль. И тогда не хотела. И теперь не хочу.
Ничто не могло потрясти его сильнее. Ни упреки, ни обвинения. Он чувствовал себя хуже некуда.
– Тебе как будто кажется, что ты должен нести весь груз на своих плечах, – сказала его мать. – Ты не представляешь, сколько тысяч раз я мечтала повернуть время вспять; чтобы ты не увидел нас вместе, чтобы я не ударила тебя, чтобы я сделала что-то – сказала что-то, все равно что – и помогла тебе в твоем горе. Потому что это было горе, Томми. Твой отец умирал здесь, в этом доме, а я к тому же лишила тебя матери. Но я была слишком гордой, чтобы повиниться перед тобой. Я думала: что он себе позволяет, маленькое высокомерное чудовище? Как он смеет судить меня за то, что сам еще не в состоянии понять? Пусть покипит немного! Пусть позлится. Пусть поплачет. Тоже мне формалист. Все равно смирится. Но ты не смирился. – Тыльной стороной ладони она ласково дотронулась до его щеки, так что он едва почувствовал ее прикосновение. – Не может быть большего наказания, чем отчужденность между нами. И если бы я вышла замуж за Родди, это не изменилось бы.
– Но замужество дало бы тебе кое-что другое.
– Да. И все еще может дать.
Ее голос – легкий, нежный – сказал ему то, о чем она не успела ему сообщить.
– Он опять просил твоей руки? Отлично. Я рад. Это будет мне прощением, какого я не заслужил.
Леди Ашертон взяла сына под руку:
– Томми, то время миновало.
Такой была его мать. Одним жестом она подвела черту под ненавистью, определявшей половину его жизни.
– И это все? – спросил Томми.
– Все, милый мой Томми. Сент-Джеймс шел в нескольких шагах позади Линли и Деборы. Он следил за ними, подвергая исследованию их близость, отмечая, как Линли обнимал Дебору за плечи, а она его – за талию, как они склонялись друг к другу, чтобы что-то сказать, какой контраст составляли их волосы. Он видел, как они шагали в полном согласии друг с другом, одинаковым шагом, в одинаковом ритме, с одинаковой легкостью. Он не сводил с них взгляда и старался не думать о прошедшей ночи, о том, что он не может жить без нее, и о том, что ему придется жить без нее.
Любой человек, который знал ее хуже, сказал бы, что ночью она ловко манипулировала им, желая причинить ему такие же муки, какие претерпела сама. Сначала признание в детской любви, потом в страстном желании, неожиданное объятие, возбуждение и неожиданный уход, когда она удостоверилась, что он больше не собирается бежать от нее. Даже если бы ему хотелось обвинить ее в манипуляции его чувствами, он не мог бы это сделать. Она ведь не знала, что он найдет ее в кабинете, и у нее не было повода предполагать, что после стольких лет отчуждения он все же избавится от самых ужасных своих страхов. Она не просила его прийти в кабинет, не просила сесть рядом на оттоманку, не просила обнять ее. Придется винить самого себя за то, что он нарушил границу и опустился до предательства, да еще, словно в белой горячке, решил, что она захочет пойти за ним следом.
Он держал ее за руку, он требовал от нее решения. И она приняла решение. Теперь ему придется как-то выживать, но в одиночестве, и эта мысль была нестерпимой. Ему оставалось только надеяться на время как на великого лекаря.
Милосердные боги мешали пролиться дождю, хотя небо быстро становилось все более и более грозным. Далеко над морем в прореху меж облаками выглянуло солнце, играя в воде золотыми лучами. Но это ненадолго. Ни один рыбак не выйдет в море, обманутый мимолетной красотой.
Внизу, на берегу, под скалой сидели, покуривая, два парня. Обоим не было и двадцати. Один – высокий, ширококостный, с гривой ярко-рыжих волос. Другой – маленький, худой, как оса, с выпуклыми коленками. Несмотря на непогоду, они были в одних плавках. На песке лежал ворох полотенец, две маски, две трубки. Рыжий поднял голову и, увидев Линли, помахал ему рукой. Другой тоже искоса глянул наверх и бросил сигарету.
– Где, как ты думаешь, Брук бросил фотоаппараты? – обратился Линли к Сент-Джеймсу.
– Он был тут в пятницу днем. Наверно, подошел к самому краю. Какое здесь дно?
– Гранит.
– И вода чистая. Если ящик тут, они найдут его.
Линли кивнул и стал спускаться, оставив Сент-Джеймса и Дебору на скале. Они смотрели, как он подошел к парням и как они обменялись рукопожатием. Оба усмехнулись. Один провел рукой по волосам. Другой дернулся всем телом. По-видимому, им было холодно.
– Не лучшая погода для купанья, – заметила Дебора.
Сент-Джеймс промолчал.
Парни надели маски, взяли в рот трубки и направились к воде с обеих сторон выступающих на поверхность камней. Что касается Линли, то он влез на камень, стараясь держаться подальше от берега.
Так как бухту со всех сторон окружали рифы, на поверхности воды не было даже намека на волны или рябь, и с высокой скалы Сент-Джеймс без труда мог разглядеть цветы на высоких стеблях, покачиваемых течением, вокруг которых в неподвижности застыли бурые водоросли. На дне прятались крабы. В бухте властвовали рифы, приливы и отливы, буйная подводная жизнь и песок. Это было не лучшее место для плаванья, зато спрятать здесь можно было что угодно и на сколько угодно. Несколько недель – и фотоаппараты будут погребены на дне морскими уточками [6] , морскими ежами и водорослями. Несколько месяцев – и они, потеряв форму и очертания, станут похожи на еще один подводный камень.
Если ящик все же был на дне, двум ребятам оказалось непросто отыскать его. Раз за разом они подплывали к Линли с пустыми руками и отрицательно качали головами.
– Скажи им, чтоб они отплыли подальше, – крикнул Сент-Джеймс, когда парни в шестой раз вернулись ни с чем.
Линли поглядел наверх, кивнул и помахал рукой. Опустившись на корточки, он что-то сказал парням, и они опять нырнули. Оба были отличными пловцами. Однако они ничего не нашли.
– Похоже, это бесполезно, – проговорила Дебора, скорее убеждая себя, чем обращаясь к Сент-Джеймсу.
Но он все же ответил ей:
– Ты права. Извини, Дебора. Я надеялся хоть что-то вернуть тебе.
Он поглядел в ее сторону и увидел страдание на ее лице, ведь она не могла не угадать истинный смысл его слов.
– Ох, Саймон, пожалуйста, не надо. Яне могла. Когда все так обернулось, я поняла, что не могу поступить так с ним. Постарайся меня понять.
– Соленая вода все равно их испортила. Однако у тебя осталась бы память о твоем успехе в Америке. Не говоря, конечно, о Томми. – Дебора напряглась, а Сент-Джеймс, зная, что ей больно слышать это, почувствовал радость оттого, что еще в силах причинить ей боль. Однако его триумф был мимолетным, потому что его сменил яростный приступ стыда. – Не знаю, что на меня нашло. Извини.
– Я заслужила.
– Нет. Не заслужила. – Он отошел и вновь посмотрел вниз. – Томми, – крикнул он, – скажи, чтоб они заканчивали. Фотоаппаратов там нет.