Дом номер 18 украшал жасмин, густой и буйный, в изобилии росший в трех наружных ящиках эркера. В отличие от большинства других домов, дом номер 18 не был поделен на квартиры. Панели с дверными звонками не имелось, звонок был лишь один, на который и нажал Линли, когда они с Хейверс подошли к двери примерно через полчаса после ухода инспектора Ардери.
— Элитный райончик. — Хейверс мотнула головой в сторону улицы. — Я насчитала три «БМВ», два «рейндж-ровера», «ягуар» и «кадиллак».
— «Кадиллак»? — переспросил Линли, оглядываясь на улицу, залитую желтым светом фонарей в викторианском стиле. — А что, тут живет Чак Берри [2] ?
Хейверс ухмыльнулась.
— А я думала, вы не слушаете рок-н-ролл.
— Некоторые вещи человек постигает исподволь, сержант, через открытость общему культурному опыту, который проникает в индивида, преумножая груду его знаний. — Он посмотрел на веерное окно над дверью. Оно было освещено. — Вы позвонили ей?
— Перед уходом.
— И что сказали?
— Что мы хотим поговорить с ней о коттедже и пожаре.
— Тогда где…
Уверенный голос спросил за дверью:
— Кто там?
Линли назвался сам и представил своего сержанта. Они услышали звук отпираемого замка. Дверь распахнулась, и перед ними предстала седовласая женщина в стильном темно-синем облегающем платье и такого же цвета жакете почти одной длины с платьем. На женщине были модные очки с крупными стеклами, которые сверкнули на свету, когда она перевела взгляд с Линли на Хейверс.
— Мы приехали к Мириам Уайтлоу, — сказал Линли, предъявляя женщине свое удостоверение.
— Да, — ответила она. — Я знаю. Это я. Прошу, входите.
Линли скорее почувствовал, чем увидел, что сержант Хейверс метнула на него взгляд. Он понял, что она занимается тем же, чем и он: решает, не стоит ли быстренько пересмотреть их предыдущее заключение о характере отношений между Кеннетом Флемингом и женщиной, с которой он жил. Мириам Уайтлоу, хоть и прекрасно одетой и ухоженной, было под семьдесят, то есть на тридцать с лишним лет больше, чем умершему в Кенте мужчине. В нынешнее время слова «жить с» несут совершенно определенный смысл. И Линли, и Хейверс бездумно купились на них. Что, — с некоторой досадой на себя признал Линли, — было не самым благоприятным прогнозом того, как пойдут у них дела в данном случае.
Мириам Уайтлоу отступила от двери, жестом приглашая их внутрь.
— Давайте пройдем в гостиную, — предложила она и повела их по коридору к лестнице. — У меня там горит камин.
Огонь не помешает, подумал Линли. Несмотря на время года, внутри дома было всего на несколько градусов теплее, чем в холодильнике.
Мириам Уайтлоу, по-видимому, прочитала его мысли, потому что сказала через плечо:
— Мы с моим покойным мужем провели центральное отопление только после того, как с моим отцом случился удар в конце шестидесятых. И я почти им не пользуюсь. Полагаю, в этом я похожа на отца. Кроме электричества, с которым он в конце концов смирился вскоре после окончания Второй мировой войны, отец не признавал никаких нововведений: хотел, чтобы дом оставался таким, как его обставили его родители в восьмидесятых годах девятнадцатого века. Сентиментально, я знаю. Но что есть, то есть.
Линли не мог не заметить, что с желаниями ее отца тут считались. Переступить порог дома номер 18 по Стаффордшир-террас означало попасть в «капсулу времени», оклеенную обоями Уильяма Морриса [3] , с бесчисленными гравюрами на стенах, персидскими коврами на полу, бывшими газовыми рожками под синими круглыми абажурами, служившими теперь бра, с камином, каминная полка которого была обита бархатом и в центре которого висел бронзовый гонг. Решительно странная картина.
Ощущение анахронизма только усиливалось по мере того, как они поднимались по ступенькам, вначале мимо выцветших гравюр на спортивные темы, а потом, после бельэтажа, мимо целой стены, увешанной взятыми в рамки карикатурами из «Панча». Они были размещены по годам, начиная с тысяча восемьсот пятьдесят восьмого.
Линли услышал, как Хейверс, оглядываясь по сторонам, охала: «Господи». Увидел, как она поеживалась, явно не от холода.
Комната, в которую привела их Мириам Уайтлоу, могла служить или восхитительной декорацией для телевизионного исторического фильма, или для музейного воспроизведения гостиной викторианской эпохи. Здесь имелись два выложенных плиткой камина, над их мраморными, с украшениями, полками висели венецианские зеркала в позолоченных рамах, в которых отражались часы из золоченой бронзы, этрусские вазы и маленькие бронзовые статуэтки, изображавшие Меркурия, Диану и боровшихся друг с другом обнаженных жилистых мужчин. В дальнем из двух каминов горел огонь, и Мириам Уайтлоу направилась к нему. Проходя мимо кабинетного рояля, она зацепилась перстнем за бахрому шали, которой был накрыт инструмент. Она остановилась, отцепила и поправила шаль, а заодно поправила фотографию в серебряной рамке, их на рояле располагалась дюжина, если не больше. Это была не столько комната, сколько полоса препятствий, состоявшая из кисточек, бархата, композиций из сухих цветов, кресел и очень маленьких скамеечек для ног, угрожавших неосторожному гостю сокрушительным падением.
И снова, словно прочитав его мысли, миссис Уайтлоу сказала:
— К этому со временем привыкаешь, инспектор. Когда я была ребенком, эта комната была для меня волшебным местом: все эти завораживающие безделушки, которые можно было рассматривать, о которых можно было размышлять и сочинять истории. Когда дом перешел ко мне, я не решилась ее изменить. Прошу вас, садитесь.
Сама она выбрала кресло, обитое зеленым бархатом. Полицейским же указала на кресла поближе к камину, из которого дышал жаром горевший уголь. Эти глубокие кресла были обиты плюшем. В них человек скорее проваливался, чем садился.
Рядом с креслом хозяйки помещался столик на трех ножках, на котором стоял графин и маленькие рюмки. Одна из них была наполовину полна. Отпив из нее, Мириам Уайтлоу сказала:
— После ужина я всегда пью херес. Я знаю, что в обществе это не принято. Бренди или коньяк подошли бы больше. Но я никогда не любила ни один из этих напитков. Не хотите ли хереса?
Линли отказался. Хейверс, судя по всему, не отказалась бы от «Гленливита», если бы его предложили, но покачала головой и достала из сумки блокнот.
Линли объяснил миссис Уайтлоу, каким образом будет расследоваться данное дело, координируемое из Кента и из Лондона. Он назвал имя инспектора Ардери. Вручил хозяйке дома свою визитную карточку. Она взяла ее, прочла то, что было на ней напечатано, перевернула. И положила рядом со своей рюмкой.