— …бездумно вычеркнуты пятнадцать лет медицинских исследований из-за их слепого упрямства.
Крис остановился на пороге с чашкой чая в руке. Я внимательно посмотрела на него и сказала:
— Ты воруешь животных.
— Именно этим и занимаюсь.
— Тост?
— Да-
— Джем?
— Капюшонные крысы?
— И кошки, и птицы, и мыши. И пони попадаются. И обезьяны. Очень много обезьян.
— Но… но это же противозаконно.
— А то.
— Тогда почему ты… — Это было непостижимо. Крис Фарадей, самый добропорядочный из граждан. Кто же он, интересно? — И что же они с ними делают? С животными? Что?
— Что хотят. Пробуют на них электрический шок, ослепляют, вскрывают черепные коробки, дырявят желудки, разрушают спинной мозг, поджигают. Что хотят, то и делают. Это же только животные. Они не могут чувствовать боли. Несмотря на центральную нервную систему, подобную нашей. Несмотря на рецепторы боли и нейронную связь между этими рецепторами и нервной системой. Несмотря на… — Тыльной стороной ладони он вытер глаза. — Извини. Сорвался на проповедь. Ночь была длинной. Мне нужно заняться Бинзом.
— Он будет жить?
— Сделаю все, что могу.
Он оставался с Бинзом весь день и всю ночь. На следующее утро пришел Макс. Они крупно поговорили. Я слышала, как Макс сказал:
— Послушай меня, Кристофер. Ты не можешь… А Крис его перебил:
— Нет. Буду.
В конце концов Крис победил, потому что согласился на компромисс: Джем благополучно отправился к хозяевам, которых нашел для него в Холланд-парке Макс; мы оставили себе Бинза. И когда баржа была достроена, она стала местом для реабилитации других животных, похищенных под покровом ночи, центром, из которого тянулись нити тайной власти Криса.
Власть. Когда мы увидели фотографии того, что случилось на реке днем в прошлый вторник, Крис заявил, что для меня настало время сказать правду.
— Ты можешь все это остановить, Ливи. Это в твоей власти.
И как странно было слышать эти слова, потому что именно власти я всегда и жаждала.
Как видно, в этом я похожу на свою мать больше, чем мне хотелось бы. Пока я училась ухаживать за животными, сидела на своих первых собраниях Движения и устраивалась на работу, которая могла бы приносить нам пользу — я стала техником самой низшей категории в лечебнице лондонского зоопарка, — мать осуществляла планы относительно Кеннета Флеминга. Как только она узнала, что у него есть тайная мечта играть в крикет за сборную Англии, она получила возможность углубить мнимую трещину, оторую так стремилась увидеть в его браке с Джин Купер. Мать не могла уразуметь, что Кеннет и Джин могли быть не только совместимы, но и счастливы друг с другом и довольны жизнью, которую им удалось наладить для себя и своих детей. Ведь все же по уровню интеллекта Джин уступала Кеннету. Хотя и заманила его в ловушку брака, которому он подчинился во имя долга и ответственности, но уж конечно не во имя любви. И крикет мог стать средством его освобождения.
Она действовала продуманно и без спешки. Кеннет по-прежнему играл в крикетной команде типографии, поэтому она начала посещать матчи с его участием в Майл-Энд-парке. Сперва ее появление у кромки поля со складным стулом и в защищавшей от солнца шляпе смущало рабочих. Для парней из «ямы» она была «мэм», так что и они, и их семьи сторонились ее.
Но мать это не обескуражило. Она к этому привыкла. Она знала, какое величественное зрелище являет собой в своих летних нарядах, с подобранными в тон туфлями и сумочками. И сознавала, какая пропасть отделяет ее от ее наемных работников. Но она была уверена, что со временем завоюет их доверие. На каждом матче она чуть дольше общалась с женами игроков, заговаривала с их детьми. Она стала одной из них, и постепенно игроки и их семьи привыкли и даже ожидали ее присутствия на матчах.
В конце ей удалось пробить брешь в стойкой антипатии к ней Джин, которая вместе с детьми тоже ходила поболеть за мужа.
Потом — и это было вполне логично — моей матери пришла в голову мысль, что крикетной команде нужен капитан. Ведь все крикетные команды, в том числе национальная сборная, имеют своих капитанов.
Ребята, естественно, выбрали лучшего среди лучших, и никто не удивился, и меньше всех мать, огромным успехам Кеннета на посту капитана. Он планировал игру мудро и точно, переставлял игроков с одной позиции на другую, пока не нашел каждому наилучшее место для реализации его способностей. Он видел в игре науку, а не возможность завоевать популярность среди игроков. Его собственная игра не менялась. С битой в руке Кеннет Флеминг творил чудеса.
Он никогда не искал обожания публики. Он играл в крикет, потому что любил эту игру. И поэтому он первым и с энтузиазмом согласился, когда пожилой господин по имени Хэл Рэшедем, посетивший три или четыре матча, предложил свои услуги в качестве тренера команды. Рэшедему, по его словам, хотелось деятельного развлечения. Просто он любит эту игру и сам играл, пока мог. И ему всегда хочется, чтобы играли правильно.
Тренер для типографской крикетной команды? Неслыханная вещь. Откуда он, кстати, взялся? Я не сомневаюсь, что за его появлением стояла мать. Это понял бы любой здравомыслящий человек, как только ему представили бы Рэшедема. А Кеннет Флеминг сказал:
— Рэшедем. Рэшедем? — Он стукнул себя по лбу и рассмеялся. — Чайники, — сказал он своим товарищам по команде, — дурни. Да вы знаете, кто это?
Гарольд Рэшедем. Вам знакомо это имя? Было бы знакомо, если бы вы следили за крикетом с той страстью, с какой это делал Кеннет Флеминг. Рэшедем ушел из крикета лет тридцать назад из-за плохо сросшегося плеча. Но за те два коротких года игры за Дербишир и Англию он оставил о себе память как выдающийся, всесторонне одаренный игрок.
Парнишки из типографии поверили тому, чему хотели верить: что Гарольд Рэшедем случайно оказался на их окраине, случайно забрел на матч и из любви к крикету предложил команде свои услуги тренера.
Как моя мать могла выйти на Рэшедема?
Вы должны учитывать, сколько лет своей жизни она отдала благотворительной работе и что означали эти годы в смысле контактов, которые она завязала, людей, с которыми познакомилась, организаций, которые были обязаны ей той или иной услугой. Друг кого-то из друзей — вот все, что ей было нужно. Если она сумеет убедить такого человека, как Рэшедем, посетить Майл-Энд-парк в воскресенье днем и, за спинами зрителей, пройти вдоль игрового поля, то таланты Кеннета Флеминга сделают остальное. Она была в этом уверена.
Естественно, без денег тут не обошлось. Рэшедем не стал бы ничего делать исключительно по доброте душевной, и мать не стала бы его об этом и просить. Она была женщиной деловой. А это было составляющей дела. Он назовет почасовую оплату за визит, за разговор, за услуги тренера. Она заплатит.
Бы гадаете, зачем? Так и слышу, как вы спрашиваете: «Для чего ей все эти хлопоты? Зачем такие жертвы?»