— Она очень независимая женщина, твоя Джин.
— Она такая, — соглашается он. Помешивает чай, но сразу не пьет. Ставит чашку на столик, медлит.
— И что, нет совершенно никакой возможности найти для нее работу в Кенте? — говорит мать.
— Да нет, найти можно, — отвечает он. — Но ей придется работать в магазине или в закусочной. Она потеряет в деньгах, а траты предстоят большие.
— У нее нет… никаких навыков, Кен? — Мать, естественно, знает ответ на этот вопрос. Но хочет, чтобы он сказал это сам.
— Бы имеете в виду профессиональных? — Кеннет поворачивает чашку на блюдце. — Только те, которые она получила в закусочной в Биллингсгейте.
А этого маловато, — вот настоящий ответ. Что она умеет — подавать на столики, записывать заказ, выбивать счет, отсчитывать сдачу.
— Да. Понятно. Это несколько осложняет ситуацию, а?
— Это делает ее неразрешимой.
— Это делает ее… скажем, трудной?
— Трудной. Сложной. Неразрешимой. Рискованной. И все это одно к одному, не так ли? Можете не напоминать мне, с чего все пошло. Любишь кататься…
Мать, возможно, не прибегла бы к подобной метафоре. Поэтому быстро прерывает его:
— Мне кажется, есть еще один вариант, который не внесет такого раскола в вашу семью.
— Я мог бы попытать счастья в Кенте. Мог бы поездить каждый день туда-обратно и доказать, что это не проблема. Но что касается денег… — Он отодвигает чашку. — Нет. Я большой мальчик, Мириам. Джин отказалась от своих детских мечтаний, а теперь настало и для меня время поступить так же с моими.
— Она просит тебя об этом?
— Она говорит, что мы должны думать о детях, поступать, как лучше для них, а не для нас. С этим я поспорить не могу. Я могу уйти из типографии и годами ездить в Кент и обратно и все равно не добиться никаких успехов. Она сомневается, можно ли рисковать, когда нет гарантии.
— А если что-то было бы гарантировано? Например, твоя работа здесь.
Он задумывается.
— Я не могу просить вас держать мое место. Это было бы несправедливо по отношению к другим работникам. И даже если бы вы пошли на это ради меня, существует слишком много других сложностей, которые надо преодолеть.
Она идет к своему столу, возвращается с блокнотом и говорит:
— Давай перечислим их.
Он протестует, но нерешительно. Говорит, что нужно позвонить Джин и сообщить, что он приедет попозже. И пока он этим занимается, мать принимается за работу, выписывая «за» и «против» и приходя к решению, к которому, без сомнения, пришла в момент, когда увидела первый удар Кеннета по мячу на поле в Майл-Энд-парке. Оксфорд для него
потерян, это правда, но будущее все еще открыто для него с другой стороны.
Они разговаривают. Перебрасываются идеями. Она предлагает. Он возражает. Они спорят о деликатных вопросах. И наконец покидают типографию и едут в ресторан «Под липами» на китайский ужин, за которым продолжают бороться против очевидного. Но мать придерживает в рукаве туза, из осторожности не желая предъявлять его слишком рано. Коттедж «Чистотел» в Спрингбурнах. И Кент.
Коттедж «Чистотел» принадлежит нашей семье примерно с 1870 года. И в настоящий момент в нем никто не живет.
А если, предлагает мать, Кеннет воспользуется коттеджем в качестве базы? Таким образом он сможет жить в Кенте. Что, если он подновит его, подкрасит, подштукатурит, приведет в порядок сад и вообще приложит там руку ко всему, к чему нужно? Это решит его проблему с оплатой жилья. А что, если он будет приезжать в типографию, когда сможет, и станет выполнять свои обязанности по работе в свободное время? Мать будет платить ему, и это снимет хотя бы часть денежных затруднений. Что, если Джин с детьми останутся на Собачьем острове — где Джин сможет сохранить работу, дети продолжат общение с многочисленной родней и друзьями, — а Кеннет станет привозить их в Кент на выходные? Это сведет до минимума нарушение их привычного жизненного уклада, сохранит семью и даст детям возможность бывать на свежем воздухе. Таким образом, если Кен и не получит хорошего шанса пробиться в мир профессионального крикета, он, по крайней мере, попытается.
Мать выступила в роли Мефистофеля. Это был ее звездный час. Хотя действовала она из лучших побуждений. Я и вправду верю, что в глубине души мать хотела только добра. Как, по-моему, и большинство людей в глубине души… Крис зовет:
— Ливи, посмотри!
И я откатываю кресло назад и заглядываю из кухни в мастерскую. Он закончил клетку, Феликс ее обследует. Делает неуверенный прыжок и принюхивается. Еще прыжок.
— Ему бы в саду попрыгать, — замечаю я.
— Верно. Но поскольку сада у нас нет, придется ему примириться с этим, пока он не сменит жилье.
Мы наблюдаем за кроликом: я из кухни, Крис — со своего места рядом с верстаком. По крайней мере, Крис наблюдает за кроликом. Я же наблюдаю за Крисом.
— Что-то в последнее время тихо, — говорю я. — Телефон не звонил уже несколько дней.
Он кивает.
— Значит, новой работы нет? — спрашиваю я.
— Только в Уэльсе.
— И что там?
— Питомник биглей. Если нашей группе удастся этим заняться, меня не будет несколько дней.
— Кто принимает решение? — спрашиваю я. — Заняться или нет?
— Я.
— Тогда займись.
Он накручивает на палец кусочек наждачной бумаги и смотрит на меня.
— Я справлюсь, — говорю я. — Со мной все будет хорошо. Просто отлично. Попроси Макса заглянуть. Он
пуляет собак. А потом мы поиграем с ним в карты.
— Посмотрим.
— Когда ты должен решить? Он кладет бумагу:
— Время еще есть.
—Но бигли… Что, владельцы питомника готовы их отправить?
— Они всегда к этому готовы.
— Тогда ты должен…
— Посмотрим, Ливи. Если не я, то кто-нибудь другой их заберет. Не волнуйся. В лабораторию собаки не попадут.
Он выключает лампу дневного света над верстаком. Феликс возится в клетке. Крис возвращается на кухню.
— Послушай, тебе нет нужды все время так меня опекать, — говорю я. — Ненавижу это. Чувствую себя какой-то уродкой.
Он садится рядом и берет меня за руку. Переворачивает ее и рассматривает ладонь. Сгибает мои пальцы. Смотрит, как я их разгибаю. Мы оба знаем, сколько усилий мне нужно приложить, чтобы движение получилось плавным.
— В моей группе два новичка, Ливи. Я не уверен, что они готовы к такой операции, какая требуется в Уэльсе. И я не хочу рисковать собаками, ради удовлетворения своих амбиций. — Он сжимает мою ладонь. — Вот в чем дело, а не в тебе. Не в том, что тут. Понятно?