— Ну и что? — заявил он. — Они были здесь и вчера,
На что Джинни сказала:
— Не туда смотришь, Джим. Видишь черную «нову» перед домом Кауперов? Как думаешь, кто в ней сидит?
Он равнодушно пожал плечами.
— Полицейские, — сказала она. — Так что можешь идти, если хочешь, но не думай, что пойдешь один. Полиция будет за тобой следить.
Он пытался одолеть информацию не только разумом, но и физически — стиснув кулаки. Спросил, что нужно полицейским. Она ответила, что они хотят расспросить о его отце. Что с ним случилось, кто был с ним вечером в среду, как он умер.
И затем Джинни стала ждать. Она наблюдала, как он наблюдает за ними — полицейскими и журналистами. Джимми попытался изобразить безразличие, но обмануть ее не смог. Его выдали едва заметные признаки — то, как он переминался с ноги на ногу, сунув кулак в карман джинсов. Вскинув голову и задрав подбородок, он попробовал было сказать, что ему и дела нет, плевать, мол, но снова неуверенно переступил с ноги на ногу, и Джинни представила, как вспотели его ладони и как засосало у него под ложечкой.
Она поймала себя на том, что хочет выйти победительницей из этого поединка — небрежно поинтересоваться, по-прежнему ли он хочет пойти погулять в это дивное воскресное утро, возможно, даже открыть дверь и приказать ему идти, — чтобы заставить Джимми признать свое горе, страх, потребность в материнской помощи, в правде, какой бы она ни была, да мало ли в чем еще. Но она промолчала, вспомнив в последний момент — с ужасающей ясностью, — каково это в шестнадцать лет оказаться в критической ситуации. Поэтому она дала ему уйти из кухни и подняться к себе и с того момента не нарушала его уединения.
И когда Шэрон объявила, что Джимми отказался спуститься к столу, Джин сама пошла к нему с подносом.
Шэр не до конца закрыла дверь в комнату братьев, поэтому, окликнув сына по имени, Джин толкнула дверь бедром и вошла.
Он сидел на кровати, упираясь спиной в изголовье.
— Я принесла тебе чай. Приготовила сэндвичи с ливером. Убери ноги, Джим, я поставлю поднос.
— Я же сказал Шэр, что не голоден.
Тон его был вызывающим, но глаза смотрели настороженно. Тем не менее, ноги в ответ на просьбу матери он подвинул, и Джинни ухватилась за это, как за обнадеживающий знак. Поставила поднос на кровать рядом с коленями Джимми и сказала:
— Я забыла поблагодарить тебя за вчерашнее.
Джимми причесался пятерней, покосился на поднос но на особый сервиз никак не отреагировал. Посмотрел на мать.
— За Стэна и Шэр, — пояснила она. — Ты так хорошо погулял с ними, ты мне очень помог, Джим. Твой отец…
— К черту его.
Она перевела дух и продолжала;
— Твой отец по-настоящему гордился бы тобой, увидев, как хорошо ты относишься к брату и сестре.
— Да? А разве папа знал, что такое «хорошо относиться»?
— Теперь Стэн и Шэр будут брать пример с тебя. Ты будешь им вместо отца, особенно Стэну.
— Пусть Стэн сам за собой смотрит. Будет рассчитывать на других, окажется в дерьме.
— Нет, если будет рассчитывать на тебя. Джимми оперся о спинку кровати то ли для того, чтобы дать отдых спине, то ли для того, чтобы отодвинуться от матери. Достал из кармана джинсов мятую пачку сигарет и закурил.
— Я ему не нужен, — сказал Джимми.
— Нет, Джим, нужен.
— Пока за ним присматривает его мамочка, я тут не нужен. Ведь в этом дело?
Джинни попыталась угадать смысл вопроса, но ей это не удалось.
— Маленьким мальчикам нужно мужское общество, — сказала она.
— Да? Ну, а я не собираюсь долго здесь околачиваться. — Джимми стряхнул пепел в блюдце в форме салатного листа.
— И куда же ты собираешься уйти?
— Не знаю. Куда-нибудь. Все равно куда. Неважно, лишь бы не здесь. Ненавижу это место. Меня от него тошнит.
— А как же семья?
— А что семья?
— Теперь, когда твоего отца нет…
— Не говори о нем. Какая разница, где этот мерзавец? Его все равно и так уже не было, перед тем как он сыграл в ящик. Он не собирался возвращаться. Думаешь, Стэн или Шэр ждали, что в один прекрасный день он появится на крыльце и попросится назад, домой? — рявкнул он и затянулся сигаретой. Его пальцы были желто-оранжевыми от никотина. Тебе одной нравилось так думать, мам. Мы же знали, что папа к нам не вернется. И о ней знали. С самого начала. Даже виделись с ней. Только решили не говорить тебе, тебе и так было плохо.
— Вы виделись с папиной…
— Да. Виделись по полной программе. Два или три раза. Четыре. Не помню. Они смотрели друг на друге такими невинными глазами, разыгрывали паинек называя друг друга «мистер Флеминг» и «миссис Пэттен», а сами готовы были вцепиться друг в друга и трахаться, едва мы уйдем. — Он нервно затянула Джинни видела, как дрожит сигарета.
— Я этого не знала, — проговорила она. — В должны были сказать мне, Джим.
— Зачем? Что это изменило бы?
— Изменило?
— Да. Ты понимаешь, о чем я.
— Что же могло измениться?
— Ты могла развестись с ним. Могла бы пойти на это ради Стэна.
— Ради Стэна?
— Ему было всего четыре, когда папа ушел, так? Он бы это пережил, ведь у него оставалась бы его мама. Почему ты об этом не подумала? — Он снова стряхнул пепел в блюдце. — Ты, мама, думаешь, что все пошло прахом с самого начала. Но сейчас-то все гораздо хуже.
В душной комнате Джинни словно пробрало холодом, как будто где-то рядом открыли окно.
— Тебе лучше поговорить со мной, — сказала она сыну. — Ты бы лучше сказал мне правду.
Джимми покачал головой и затянулся.
— Мама? — На пороге комнаты стояла Шэрон.
— Подожди, — сказала Джинни. — Я разговариваю с твоим братом. Разве ты не видишь?
Девочка сделала шажок вперед. Ее глаза за стеклами очков казались лягушачьими, неестественно большими и выпученными, словно готовыми вылезти из орбит. Когда Шэрон не ушла, Джинни не сдержалась:
— Ты слышала меня, Шэр? Ты что, не только ослепла, но и оглохла? Иди пей чай.
— Я… — Она оглянулась в сторону лестницы. — Там…
— Выкладывай, Шэр, — велел ей брат.
—Полиция, — сказала она.—На крыльце. К Джимми.
Как только Линли и Хейверс вышли из «бентли», журналисты выскочили из своего импровизированного укрытия за «фордом-эскортом». И, едва убедившись, что Линли и Хейверс направляются к дому Купер-Флеминга, принялись выкрикивать вопросы. Казалось, они не ждали, что им ответят, просто хотели задать их, заявить о себе и таким образом дать почувствовать присутствие четвертой власти.