— О чем ты думаешь, дьявол побери? — рычал отец. — Ты вообще хоть о чем-нибудь думаешь в своей жизни, бога-гроба-душу-мать?
— Мы уже это проходили. Произошел несчастный случай. Я сообщил Хокинсу. Выполнил все, что полагается по процедуре.
— Черта с два ты выполнил! На твоих руках был труп с изжеванным в клочья языком, с избитым, как у свиньи, телом. Вся площадка вокруг утрамбована, словно он боролся с дьяволом. И ты называешь это несчастным случаем? И об этом сообщил своему вышестоящему начальнику? Иисусе милостивый, не понимаю, как они тебя до сих пор еще терпят.
Колин скрестил на груди руки, навалился на кухонный стол и медленно выдохнул воздух. Потом облек свой ответ в слова.
— Ты не давал им этого шанса, па. Впрочем, не только им, но и мне тоже.
Отец побагровел
— Господи Боже! Шанс? Это не игра. Это жизнь и смерть. По-прежнему жизнь и смерть. Только на этот раз, парень, выпутывайся сам. — Он принялся расправлять рукава, которые закатал, когда они вернулись с прогулки, а потом застегнул их. Справа на стене висели часы, принадлежавшие Энни, — кошка мотала черным хвостом-маятником и водила глазами. Пора было уезжать. К ждавшей его «сладкой красотке». Колину оставалось лишь немного потерпеть.
— При невыясненных обстоятельствах вызывают сотрудников криминального отдела. Тебе это известно, парень?
— У меня они были.
— Только их чертов фотограф!
— Приезжала следственная бригада. Они видели то, что видел я. Ничто не указывало на то, что там был кто-то еще, кроме мистера Сейджа. Никаких следов на снегу, кроме его следов. Никто из свидетелей не видел в тот вечер на общинной тропе кого-то постороннего. Площадка же была так утоптана потому, что он бился в конвульсиях. Тут не требуются никакие эксперты, чтобы это определить.
Отец сжал кулаки. Поднял руки, но тут же опустил.
— Двадцать лет назад ты отличался ослиным упрямством. И тупостью. Таким и остался.
Колин пожал плечами.
— Сейчас у тебя нет выбора. Ты это знаешь, не так ли? Вся поганая деревня шушукается об этой мокрозадой сучке, по которой ты сходишь с ума.
Теперь и Колин стиснул кулаки, но тут же заставил себя их разжать.
— Ладно, па. Поезжай, тебе пора. Насколько мне помнится, сегодня тебя ждет твоя собственная сучка…
— Эй, парень, ты еще не вышел из того возраста, когда надирают задницу.
— Верно. Но на этот раз ты, возможно, не справишься.
— После всего, что я делал…
— Тебе не нужно было ничего делать. Я не просил тебя приезжать сюда. Не просил ходить за мной как собака, почуявшая лису. Я все держал под контролем.
Отец презрительно кивнул.
— Упрямый, тупой да еще слепой. — Он покинул кухню и направился к входной двери, взял куртку и сунул ногу в один сапог. — Тебе еще повезло, что они приехали.
— Они мне не нужны. Она ничего не сделала.
— Кроме того, что отравила викария.
— Случайно, па.
Отец обул второй сапог и выпрямился.
— Сын, тебе надо молиться. Над тобой сгущаются тучи. В деревне. В Клитеро. По всей дороге до Хаттон-Престона. Дай бог, чтобы сотрудники Ярда не унюхали что-нибудь в постели твоей подружки.
Он выудил из кармана кожаные перчатки и стал их натягивать. Молчал до тех пор, пока не водрузил на голову форменную фуражку. Потом пристально взглянул на сына:
— Ты был со мной откровенным? Ничего не скрыл а?
— Па…
— Ведь если ты что-то скрыл ради нее, ты пропал. Ты в мешке. Это статья. Пойми!
Колин понимал беспокойство отца из-за нависшей над сыном угрозы, если сокрытие каких-то обстоятельств приведет к повторному следствию, но отец также не мог смириться с тем, что Колина никогда не интересовала карьера, что он не стремился к более высокому званию. В свои тридцать четыре года он по-прежнему оставался деревенским констеблем, и отец подозревал, что это неспроста. «Мне это нравится» звучало неубедительно, так же как «Я люблю деревенскую жизнь». Несколько лет назад старший инспектор еще мог бы купиться на отговорку «Я не могу оставить свою Энни», но теперь он приходил в ярость, если Колин заговаривал об Энни, в то время как у него была Джульет Спенс.
И вот теперь мог разразиться страшный скандал, если выяснится, что его сын помог скрыть преступление. Он было успокоился, когда жюри присяжных вынесло свой вердикт. А нынче ему снова предстоит с ужасом ждать, пока Скотленд-Ярд не закончит расследование и не подтвердит, что преступления не было.
— Колин, — снова спросил отец. — Ты был откровенен со мной, да? Ничего не скрыл?
Колин посмотрел отцу прямо в глаза.
— Я ничего не скрыл, — сказал он.
Лишь затворив за отцом дверь, Колин почувствовал, что его ноги слабеют. Он схватился за дверную ручку и прижался лбом к дереву.
Повода для озабоченности не было. Никто и не должен об этом знать. Ему и самому не приходило это в голову, пока парень из Скотленд-Ярда не задал ему вопрос о Джульет и пистолете.
Он явился для разговора с ней, получив три разгневанных телефонных звонка от напуганных родителей, чьи сыновья набедокурили на территории Коутс-Холла. Она жила в Холле в коттедже смотрителя тогда уже больше года — высокая, угловатая женщина, замкнутая, зарабатывавшая на жизнь выращиванием трав и составлением лекарственных сборов; она неустанно ходила по полям вместе с дочкой, редко появлялась в деревне. Продукты покупала в Клитеро, садовые принадлежности в Бернли. Травы продавала в Лейнсшоубрид-же. Иногда возила дочь на экскурсии, но выбирала всегда необычные места, к примеру, Музей текстиля Льюиса, а не Ланкастерский замок, или коллекцию кукольных домиков, а не морские аттракционы в Блэкпуле. Правда, об этом он узнал позже.
Поначалу, когда он трясся в своем «лендровере» по разбитой дороге, он думал лишь об идиотизме этой женщины, выстрелившей в темноту в трех мальчишек, которые кричали на краю леса, подражая различным зверям. Да еще из дробовика. Что угодно могло случиться.
В тот день солнце струилось сквозь дубовую рощу. Деревья уже покрывались зеленым бисером. Зима уходила, начиналась весна. Он ехал по этой чертовой дороге, которую Таунли-Янг отказывались ремонтировать уже с десяток лет, когда в открытое окошко до него долетел резкий аромат срезанной лаванды, а вместе с ним одно из пронзительных воспоминаний об Энни. Оно было таким слепящим, таким реальным, что он ударил по тормозам, почти ожидая, что она выбежит к нему из лесной чащи, там, где больше ста лет назад густо росла лаванда, когда Коутс-Холл был подготовлен к приезду жениха, который так и не прибыл.
Они бывали тут тысячи раз, он и Энни, и она обычно рвала лаванду, когда шла по дороге, наполняя воздух запахом цветов и листвы, собирая почки, чтобы дома положить их в сашетки к шерстяным вещам и в белье. Он вспоминал эти сашетки, неуклюжие тюлевые мешочки, завязанные розовой ленточкой с бахромой. Они рассыпались через неделю. Ему потом приходилось извлекать из своих носков кусочки лаванды, стряхивать их с рубашек. Но, несмотря на его протесты, мол, ладно тебе, какая от них польза, она все равно запихивала их во все уголки дома, даже в его ботинки, приговаривая, что это от моли.