Конечно, подумал он. Ее муж.
— Я любил ее, — сказал он. — Потом ненавидел. Потом снова любил. Ей требовалось больше, чем я мог ей дать.
— Вы давали ей то, что могли.
— Только не в конце. Я не был достаточно сильным. Я сорвался. Когда она умирала.
— Вам ведь тоже пришлось несладко.
— Она знала, что я сделал. Никогда не сказала ни слова, но знала. — Он почувствовал себя загнанным в ловушку. Стены надвигались на него. Он надел очки. Оттолкнувшись от стола, подошел к раковине, ополоснул стакан Выглянул в окно. Оно выходило не на Холл, а к лесу. Она посадила большой огород. Отремонтировала старую теплицу. Возле теплицы стояла тачка, похоже с навозом. Он представил, как она разбрасывает его по участку сильными, резкими движениями. Она вспотела, как сегодня. Остановилась, вытерла лоб рукавом. Конечно, она не надевает рукавицы, чтобы ощущать деревянную ручку совковой лопаты и тепло, поднимающееся от нагретой солнцем земли. Когда захочет пить, вода потечет по уголкам ее рта к шее, потом между грудей
Он заставил себя отвернуться от окна и посмотрел на нее:
— У вас есть дробовик, миссис Спенс.
— Да. — Она оставалась на месте, хотя и переменила позу, положив локоть на стол, а другой рукой ухватившись за колено.
— Вы стреляли из него прошлой ночью?
— Да.
— Зачем?
— Эта земля частная, констебль. Столбы стоят через каждые сто ярдов.
— Тут проходит общая пешеходная тропа. Вам это хорошо известно. Хозяевам земли тоже.
— Те мальчишки находились не на тропе, которая ведет на Kojerc-Фелл. Не возвращались они и в деревню. Они были в лесу за коттеджем и пробирались к Холлу.
— Вы в этом уверены?
— Конечно. Я же слышала их голоса!
— Вы предупреждали их?
— Дважды.
— Вам не пришло в голову позвонить по телефону и вызвать помощь?
— Я не нуждалась в помощи. Мне нужно было от них отделаться. И эту задачу, признайтесь, я решила.
— С помощью ружья. Пальнули в деревья дробью, которая…
— Солью. — Она провела большим и средним пальцами по волосам, откинув их назад. Этот жест говорил скорей о нетерпении, чем о суете. — Ружье было заряжено солью, мистер Шеферд.
— А вы когда-нибудь заряжаете его чем-то еще?
— Временами да. Но в этих случаях я не стреляю в детей.
Тут он впервые обратил внимание, что в ушах у нее серьги, маленькие золотые точки, которые сверкнули, когда она наклонила голову. Это было ее единственное ювелирное украшение, если не считать обручального кольца, совсем простого, как и его собственное, и тонкого, как грифель карандаша. Оно тоже блеснуло, когда ее пальцы беспокойно забарабанили по колену. Она была без сапог, в одних носках, и он обратил внимание, что у нее длинные ноги.
— Миссис Спенс, ружье — опасная игрушка в руках неопытного человека.
— Если бы я хотела кого-то ранить, поверьте мне, я бы это сделала, мистер Шеферд, — заявила она.
Она встала. Он ожидал, что она пройдет через кухню, поставит свой стакан в раковину, а графин в шкаф. Но она сказала:
— Пойдемте со мной.
Он проследовал за ней в гостиную, где он уже был, когда шел на кухню.
Вечерний свет падал полосами на ковер, вспыхивал на ней, когда она шла к старинному сосновому туалетному столику, стоящему у стены. Она выдвинула верхний левый ящик, достала небольшой сверток, перевязанный бечевкой. Развязала бечевку и развернула полотенечную ткань. Там оказалось оружие. Хорошо смазанный револьвер.
— Пойдемте со мной, — еще раз повторила она.
Он пошел за ней к входной двери. Она была по-прежнему распахнута, и прохладный мартовский бриз шевелил ее волосы. По другую сторону двора стоял пустой Холл — разбитые окна, загороженные досками, ржавые водосточные трубы, выщербленные каменные стены. Она сказала:
— Вторая труба справа. Левый угол. — Она прицелилась и выстрелила. Терракотовый край отлетел от второй трубы, словно новая пуля.
Она снова сказала:
— Если бы я целилась в кого-то, не промахнулась бы, мистер Шеферд.
Она вернулась в гостиную и положила оружие на тряпку, лежавшую на столике, между швейной корзинкой и коллекцией фотографий ее дочери.
— У вас есть разрешение на оружие? — спросил он.
— Нет.
— Почему?
— Не было необходимости.
— Так требует закон.
— Но я приобрела его незаконным образом.
Она стояла спиной к столику. Он остановился в дверях, раздумывая, что сказать. Сделать ли то, что требует от него закон. Оружие нелегальное, она им владеет, и он обязан конфисковать его, а ее обвинить в нарушении закона. Вместо этого он сказал:
— Зачем оно вам?
— В основном для тренировки в стрельбе. И еще для защиты.
— От кого?
— От любого, кого не отпугнет крик или залп из дробовика. Это такая форма личной безопасности.
— Вы не кажетесь беззащитной.
— Любой, у кого в доме есть ребенок, беззащитен в той или иной мере. Особенно одинокая женщина.
— Вы всегда держите его заряженным?
— Да.
— Глупо. У вас могут быть неприятности. В уголках ее губ мелькнула улыбка.
— Возможно. Только я никогда не стреляла из него при посторонних, до сегодняшнего дня. Меня видела с револьвером только Мэгги.
— Глупо, что вы показали его мне.
— Да. Глупо.
— Зачем вы это сделали?
— По той же причине, по которой приобрела его. Для самозащиты, констебль.
Он смотрел на нее, чувствуя, как учащенно бьется сердце.
Где-то в доме капала вода, из-за дверей доносилось пронзительное птичье чириканье. Он видел, как вздымается ее грудь, видел кожу, видневшуюся в распахнутом вороте рубашки, бедра, обтянутые джинсами. Она была жилистая и потная. Он не мог ее вот так оставить.
В голове у него все перепуталось, он сделал два больших шага, и она встретила его в середине комнаты. Он обнял ее, его пальцы погрузились в ее волосы, их губы встретились. Никогда еще он не хотел женщину так сильно. Если бы она хоть немного воспротивилась, он принудил бы ее силой, но она и не думала сопротивляться. Ее руки касались его волос, его горла, груди, а потом обняли его, когда он прижал ее еще крепче, мял ее ягодицы и терся, терся, терся о нее. Он слышал, как покатились пуговицы, отлетевшие от ее рубашки, когда он стаскивал ее, стремясь добраться до ее груди. А потом сам оказался без рубашки, и ее губы накрыли его рот, целуя и покусывая дорожку до его талии, после чего она встала на колени, повозилась с его ремнем и спустила вниз брюки.